Почему плакал Пушкин? - [119]
А бывало ли так, чтоб на рифму ставилось тождественное слово? Вот как здесь: «идол мой» – «милый мой»?
Вместо ответа напомню другую эпиграмму, кстати, сходную по теме. Ту, где рифмуется «злато» и «злато», «булат» – «булат».
В каком году напечатано «Золото и булат»?
В том же самом, в 1827-м.
В каком журнале?
В том же самом, в «Московском вестнике».
Но за какой подписью?
«А. Пушкин».
Дело, видно, в том, что к этой эпиграмме не могла придраться цензура. Здесь ничего не сказано про независимость. Разве что названы две роковые силы, которые независимость отъемлют.
Почему заглавие эпиграммы ничего не добавляет к ее содержанию, а просто перечисляет: «Старик и Юноша»?
Но в точности по такому способу построено название «Золото и булат».
Давно известно, что эпиграмма эта переводная и что Пушкин воспроизвел французское название: «LE FER ET L`OR».
Эпиграммы, по всей вероятности, «парные», связанные родством содержания. А что, если они связаны еще и общностью происхождения? Если Пушкин и тут сохранил название оригинала?
Впрочем, не будем настаивать на этом предположении.
Оно не находит поддержки в письме Пушкина к Вяземскому, относящемся к началу апреля 1825 года, когда Пушкин готовил первое издание своих стихотворений.
Привожу выдержку из письма, причем французскую фразу Шамфора даю сразу в переводе, стилистически слегка уточненном.
«Стихотворения мои отосланы в Петербург… Почти все известно уже… Но все нужно было соединить во едино. Изо всего, что должно было предать забвению, более всего жалею о своих эпиграммах – их всех около 50 и все оригинальные – но по нещастию я могу сказать, как Chamfort: “Все те, против кого я их направлял, еще находятся среди живых, а с живыми – полно, не хочу ссориться”».
Выше мы уже приводили строки из другого письма к Вяземскому:
«Вот тебе несколько эпиграмм, у меня их пропасть, избираю невиннейших».
У него их пропасть. Что ж, будем искать.
«Вопросы литературы». 1983. № 4
Человек безупречной чистоты
1. Простаки за границей
Некоторые из бывших наших сограждан поселились в штате Калифорния, в городе Сан-Франциско, где и занялись изданием журнала «Альманак Панорама». Затеял «Альманак» нечто вроде полемики с московским журналом «Огонек». Мы решились выступить в роли третейского судьи и этим поставили себя в сложное положение.
Рассудим, что «Огонек» не во всем прав, – «Огонек» обидится.
Заявим, что «Огонек» во всем прав, – не обидится ли истина?
Остается, не озираясь по сторонам, беспристрастно изложить обстоятельства.
Есть читатели, которые единственно достоверной биографией Пушкина считают томик его писем. Есть другие читатели, которые набрасываются на все, что появляется о Пушкине. И чем больше читают, тем сильнее укрепляются во мнении, что меж пушкинистами «противоречий слишком много».
Эти настороженные и недоверчивые читатели иной раз, как только слышат: «это вам ни к чему, там ничего существенного нет», – тут же начинают думать, что от них скрывают что-то заветное, а может, запретное.
Что ж, не будем оставлять повода для подобных предположений. Придется более подробно рассказать о «Тайных записках», об изданной в США околопушкинской пустышке объемом в 104 страницы. Чтоб ничего не утаить, начнем с предыстории.
Еще до войны в Париже явился в свет винегрет из цитат. На обложке стояло приманчивое заглавие: «Женатый Пушкин». Имя автора – А. Шик – вряд ли что-нибудь говорило специалистам. Винегрет дилетантский, соус монархический.
Прошло лет тридцать. И снова в Париже появилась примерно та же окрошка. Некто С. Косман поставил заглавие еще приманчивей: «Дневник Пушкина. История одного преступления».
Заглавие было коммерческим, обманным. Вместо дневника – все тот же набор перевранных цитат. Интересующихся качеством и количеством подтасовок отсылаем к обстоятельному разбору В. Коровина («Вопросы литературы», 1972, № 1).
Кое-что С. Косман придумал сам. Цитаты оглашают вслух не кто-нибудь – прямые потомки Пушкина, и непременно из числа сиятельных особ. Сии персоны объясняют читателям, что Пушкин чтил царя, был глубоко религиозен, предан монархической идее, одним словом, только и делал, что ратовал за веру, царя и отечество.
К монархическому винегрету С. Косман приделал простенькую детективную рамочку. Оказывается, так называемый «дневник № 2» не потому исчез, что его никогда не было, а потому, что какую-то госпожу, проживавшую в Бельгии, кто-то убил. Не то подпольщики-антифашисты, именующие себя «красный оркестр», не то прямые советские агенты.
Прошло еще пятнадцать лет. После А. Шика и С. Космана появился М. Армалинский. И снова читателя «ловят на дневник». На обложке, в предисловии, в рекламной аннотации – везде обещают «тайные записки», секретный дневник. А в тексте – взамен обещанного нам предлагается нечто еще более потаенное: обращенная к потомству предсмертная интимная исповедь Пушкина.
И что же мы видим? Какой-то убогий сквернослов бессвязно повторяет, что он ничем, кроме женщин, не интересовался и на этой почве окончательно свихнулся.
Выступающий в роли публикатора «исповедального дневника» М. Армалинский не может не понимать, что сумбурность мыслей и бедность слога бесконечно далеки от подлинного Пушкина.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.