Почему не иначе - [8]

Этого мало: обратное может произойти, если ты будешь выкликать, поминать в разговоре слова, называющие других зверей, не опасных, а нужных — возможную добычу… Услышав свои имена, они почуют беду — и поминай как звали!

Как же быть? Очень просто: надо на место действительных, настоящих имен создать другие, условные. Надо выдумать заменители имен и называть кого нужно, не называя. Древним людям эта выдумка представлялась, вероятно, верхом хитроумия: страшное имя «орктос» они заменили очень удачным псевдонимом медоед — мед-у-едь, медведь. Его можно было произносить и старым и малым: оно ведь не было настоящим медвежьим именем, никакой силой не обладало и опасности за собой повлечь не могло.

Казалось бы, чего лучше? Но через несколько поколений наши предки нацело забыли, что когда-то зверь назывался «орктос». Новое имя — «медведь» — стало для них единственным известным и, значит, снова опасным. Его понадобилось опять заменять…

Можете улыбаться, но и в наши дни кое-где в глуши лесов наши современники и соотечественники охотники предпочитают не называть медведя медведем, выходя против него один на один. Они стараются говорить о нем обиняками, именуя его то «хозяином», то «лесным», то просто и загадочно «зверем»: «На зверя иду…» И ведь даже смешные сказочные имена медведя, милые нам по детским воспоминаниям, — «Мишка», «Косолапый», «Топтыгин», «Михал Иваныч» — в глазах ученого кажутся преподозрительными: вероятно, и за ними скрыто то же самое старание обойтись как-нибудь без настоящего медвежьего имени, как когда-то наши далекие предки обошлись без страшного имени «орктос».

А что, так случилось только с одним словом «медведь»? Будь так, явление не представило бы ни малейшего интереса. Подобных слов множество, в этом вся суть.

Помните, как осторожно выражается та русская пословица, которую я упомянул: «Про серого речь», не про «волка». «Серый навстречь» — не «волк». «Серый», «бирюк» — такие же имена-заменители, как и «медведь».

Мы, ничего не подозревая, зовем змею змеей, а ведь это тоже слово, возникшее благодаря табу. «Змий», «змия» — значило первоначально «ползающая по земи», т. е. по земле; таким описательным выражением было заменено неизвестное нам более древнее имя пресмыкающегося, вероятно родственное греческому «эхис» — «ехидна», «змея».

Связано с запретом и слово «рыба». «Настоящее» название обитательницы вод в языке наших предков звучало совсем по-другому, возможно — похоже на современное латышское «zivs» или литовское «zuvis» («рыба»). Это слово употреблять не хотелось, чтобы не распугать возможную добычу. И «воду замутили» очень хитро: древнее имя заменили словом, родственным немецкому «руппа, руппе», которые значили «головастик», «личинка угря», из них и образовалось наше «рыба».

Как остроумно! Какой щуке пришло бы в голову, что опасность грозит ей, если люди на берегу говорят про жалких головастиков? А если принять в расчет, что табу было наложено и на слово «вод» — «бредень» (так, от корня «вод-ить», была первоначально названа рыболовная сеть), что оно было заменено лукавым отрицанием «не-вод», то вы увидите, как жестоко были обмануты простодушные жительницы рек и озер, наивные рыбы…

Они-то, пожалуй, были сбиты с толку только в воображении наших далеких пращуров… А вот на теперешних ученых-этимологов эти пращуры, действуя так лукаво и коварно, навлекли множество чрезвычайных затруднений. Ведь мало точно узнать, почему медведь был переименован в «медоеда» или рыба — в «головастика-личинку». Надо прежде того еще угадать, какое слово было подвергнуто такому перелицеванию, какое — нет. Попробуйте выяснить это тысячелетия спустя после того, как все случилось.

Этимология и круглое пять

Будем считать, что польза этимологии доказана. Но она может быть не только такой «возвышенной», не от мира сего, так сказать. Если вдуматься, ее может ощутить любой из вас, каждый школьник, даже младшеклассник. Одному она способна принести круглую пятерку, другого избавить от грозной двойки. Что лучше — судите сами.

Никто не затруднится в правописании слова дорогой: во всех трех его слогах даже средний грамотей уверенно напишет «о», а не «а». Вы знаете, как доказывается правильность этого? Надо подобрать такие родственные тому, которое рассматривается, слова, ударение в которых падало бы в одном на первый слог, в другом на второй: «до'рог», «доро'же»… Все ясно: несомненное «о».

Способ прекрасный, но не всегда он пригоден. Возьмите слово дорога. Попробуйте подыщите такие родственные ему слова, где ударение падало бы на первый слог, на «до». Вряд ли вам это удастся: все производные от «дорога» слова несут ударение на том же «о»: «Доро'жный», «доро'женька», «подоро'жная»… А слова, по отношению к которому само «дорога» было бы производным, вы не знаете. Как быть? Хоть себе пиши: «дарога»…

Или вот другое слово: вазелин. Как вы докажете, что его надо писать именно так, а не «возилин», не «возелин», не «вазилин»? Сделать это обычным способом подбора родственных слов с другими ударениями — вещь невозможная. Худо было бы, если бы не этимология!

Этимологи рассказывают нам вот что. В 1877 году некий мистер Р. Чизбро, американский аптекарь, запатентовал новую мазь для смягчения кожи. Он зарегистрировал ее под звучным, не слишком длинным, легко запоминающимся и несколько таинственным названием: такое название было самым желательным для рекламы. Он назвал свою мазь «вазелин». Откуда он выкопал это имя?