Почему море соленое - [24]

Но, как назло, ни одного такси. Прошло минут десять.

— Дальнейшее преследование Афродиты считаю бессмысленным.

— Пожалуй. И все-таки я ее найду!

— Надежды юношей питают.

— Ладно, пошли к королям.

* * *

Собственно, от замка осталась только исклеванная снарядами и осколками стена и две башни. На высоком гранитном цоколе надпись, старательно забитая отбойным молотком. Что там было написано — не разобрать. Судя по всему — готическим шрифтом.

Мы поднялись по лестнице, влезли на гору кирпича и через пролом в стене вошли в башню. Внутри она была совсем узкой, зато стена ее достигала толщины двух с лишним метров. Какого же калибра был снаряд, пробивший такую стену? Скорее всего, бомба тонн в пять. Кирпич тут очень прочный, особой закалки. Из такого раньше церкви клали. Мне как-то пришлось разбирать такую церковь, намучились мы порядком. Раствор, говорят, замешивали на козьем молоке, он схватывал так, что кирпич от кирпича отделить было невозможно. Кирпичи кололись, а стыки мы не могли разнять.

Об этом замке отец рассказывал мало, наверное, не успел разглядеть его, а может, и видел только вот эти развалины. В библиотеке базового матросского клуба я нашел одну книжку, в которой упоминалось о замке. Я узнал, что в этом замке бывали и великие магистры Тевтонского ордена, и какой-то Альбрехт Бранденбургский, и Фридрих Великий, и гитлеровский гауляйтер Кох. Эти стены были символом неукротимой военщины и «прусского духа». А теперь они лежат, поверженные советским солдатом, моим отцом.

Сверху открывалась панорама города. Под нами лежали руины замка, за Прегелем виднелось еще несколько разрушенных зданий, а дальше во все стороны разбегались новые дома. Собственно, эта часть города построена вся заново. Сколько же было вложено труда, чтобы разобрать руины и поставить на их место новые дома! Наверное, дешевле и проще было построить новый город в другом месте.

Я слышал о храме на крови. Здесь на крови построен город. Здесь пролилась кровь и моего отца. В этой земле покоятся останки десятков тысяч наших солдат. Можем ли мы считать эту землю чужой? Ведь мой отец пришел сюда не завоевателем, а освободителем.

Под нами — памятник Суворову. Вон там улица Багратиона.

История этой земли — история многих войн. Эти руины — свидетели последней. Последней? Да, последней! Здесь пролилась кровь твоего отца, здесь погибли отцы и братья твоих сверстников. Низко поклонись этой земле и поклянись, что сделаешь все, чтобы ни здесь, ни на какой другой земле не было больше войны! Судьба случайно привела тебя туда, где воевал твой отец. Но ты не случайно встал на защиту этой земли. Ты видишь эту надпись: «Нас было четверо: Петров, Кузьмин, Иванов, Сидоров. Апрель 1945 г.»? Их было четверо. Было. Кто из них вернулся с войны? Может быть, никто. Четверо солдат, не доживших всего один месяц до победы. Четверо из десяти миллионов наших солдат, погибших в прошлой войне. Они смотрят на тебя, они и мертвые спрашивают тебя: можешь ли ты сохранить то, что они отстояли ценой своей жизни?

Ты впадаешь в патетику. Не стыдись ее. Ты можешь не кричать об этом на каждом перекрестке. Но ты должен носить это в себе. Ты можешь подшучивать над Игорьком, сраженным сегодня веселой и умной девочкой Наташей. Но этого ты не забывай.

Вон под окном нового дома спит в коляске малыш. Гражданин тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения. Он родился под счастливыми звездами спутниками Земли. А тебе, малыш, предстоят более далекие пути. Может быть, именно ты будешь первым посланцем Земли на одной из далеких планет. Спи, малыш, набирайся сил перед дальнею звездной дорогой! Мы пришли охранять твой сон и покой. Мы за это в ответе не только перед тобой и будущим, но и перед прошлым. Перед своими отцами, перед тысячами людей, что покоятся в этой земле, на которой ты растешь.

14

«Костя, милый!

Наконец-то получила от тебя письмо. Даже два. Сегодня воскресенье, приехала домой, и вот сразу два письма.

Значит, ты теперь балтиец. А знаешь — это звучит.

Честное слово! Я даже немного горжусь. Встретила Галку Чугунову, так ей и сказала:

— А Костя на Балтике.

Она не удивилась. По-моему, она ревнует меня. Смешно! Галка стала ужасно важной: как же, студентка политехнического! А мы — чернорабочие.

Мы — это Иванцова, Захарчук и я. Иванцова — кондуктор троллейбуса. Отмирающая профессия. К тому же Катька не умеет ссориться. Не знаю, почему она пошла именно кондуктором. Фрося Захарчук работает на стройке. Я ее не видела и не знаю, что она там делает.

А теперь о себе. Никуда я не уехала. Просто наша партия работает в пределах области. Меня и сюда не хотели брать. Начальник ужасно строгий. Окинул меня критическим оком и решительно отрубил:

— Нет!

Но ты ведь знаешь: я упрямая. Пришла на другой день, на третий. На четвертый спросил:

— Вы что думаете, у нас детский сад?

Тут я его и срезала:

— Скажите, пожалуйста, сколько вам было лет, когда вы впервые ушли в экспедицию?

— Шестнадцать, — ответил он, смутившись.

— А мне восемнадцать.

— Ладно, беру. Только не пищать. Выгоню сразу.

Так я стала геологом. Официально моя должность именуется „разнорабочая“. Практически — кто куда пошлет. Так что начальников надо мной много. Самого главного зовут Федором Николаевичем. Фамилия его Тихий. Но он далеко не тихий. Любит метать громы и молнии по всякому поводу и без оного. Всех называет на „ты“. Живет в отдельной палатке, но работает вместе со всеми. Это единственное его достоинство, в остальном — личность несимпатичная. Меня принципиально не называет ни по имени, ни по фамилии. Снисходительно кличет Инфузорией.