Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [98]

Неуверенность, ирония или проблемы равноправия

Утрата страсти и чувственности связана с двумя культурными проявлениями эмоциональности, обусловленными равенством, а именно: с неуверенностью и иронией. Если, как утверждает Уильям Джеймс, эмоции служат для «изгнания неопределенности из будущего»[470], то очевидно, что процесс рационализации подорвал эту способность обрести уверенность, в результате чего неопределенность и ирония доминируют в культурном климате романтических отношений.

Эмоциональный контрактуализм (отношения, обусловленные свободной волей, равенством и симметрией) парадоксальным образом влечет за собой семиотическую неуверенность, т. е. постоянную озабоченность адекватностью собственного поведения и трудностью усвоения надлежащих правил поведения в данных взаимоотношениях. Как пишет Морин Дауд:

Мои друзья-геи, похоже, также сбиты с толку современным этикетом любовного общения. Как кто-то сказал: «Моя команда может стать своеобразным барометром того, что ожидает вашу: что произойдет, когда желаемое гендерное равенство действительно будет достигнуто. И знаете что? Это ад». И здесь вы подумаете: «Если я тороплюсь заплатить по счету, неужели я отношусь к доминирующему, агрессивному типу? А если я смиренно сижу, разве весь мой облик говорит: „Позаботься обо мне, о, или еще, возьми меня?“»[471].

Неуверенность здесь противопоставляется неоднозначности, которая является смысловым режимом, порождаемым именно разделяемыми смысловыми значениями. Неоднозначность приятна и состоит из смешения двух комбинаций известных значений; неуверенность, напротив, болезненна и обусловлена трудностями, связанными с овладением правил, организующих взаимодействия. Неоднозначность — свойство эротической игры, поскольку ее цель — произнести что-нибудь, не говоря прямо, или сказать несколько вещей сразу, опираясь на общий и подразумеваемый смысл. Неоднозначность игрива и приятна, поскольку является виртуозным способом играть с социальными правилами. Неуверенность, напротив, подавляет сексуальное желание и влечет за собой тревогу, поскольку она заставляет людей сосредотачиваться на себе и задаваться вопросами о правилах взаимоотношений, тем самым снижая их способность ощутить эмоции, вызванные самими взаимоотношениями. Как сказал один 40-летний мужчина, живущий в Лондоне:

Все мои друзья-мужчины в наши дни совершенно запутались в отношениях с женщинами. Они не знают, следует им быть агрессивными или нежными; быть мужественными мачо или деликатными; мы просто понятия не имеем, чего от нас ждут. Думаю, могу сказать, что все мужчины, которых я знаю, очень боятся женщин, вернее, того, что они не знают правил общения с ними.

Кроме того, нормы равенства противоречат ощущению удовольствия, которое возникает в результате проявления семиотически четкой гендерной идентичности. Например, Клэр, 37-летняя художница, родившаяся и выросшая в Европе, призналась в интервью:

Мне было нелегко общаться с израильскими мужчинами, поскольку странно, знаете ли, хотя они и мачо, они ведут себя совсем не так, как европейские мачо, чтобы доставить вам удовольствие.

Корр.: Как, например?

Клэр: Ну, понимаете, они встают перед тобой на колени, или открывают дверь, или дарят цветы. И хотя, думаю, было бы глупо наслаждаться подобными вещами, все же, надо признать, что это приятно, однако я знаю, что мне не следует получать от этого удовольствие.

Корр.: Не следует получать удовольствие? Почему бы и нет?

Клэр: Ну, знаете, потому что это не политкорректно.

Корр.: Надо же, как интересно. Итак, вы говорите, что не позволили бы себе насладиться определенными удовольствиями?

Клэр: О да, вы знаете, большая часть моей работы [живопись/ скульптура] связана с женщинами и положением женщин, поэтому, да, с одной стороны, я наслаждалась бы этими вещами — более того, я ожидала бы их, но, с другой стороны, я упрекала бы себя и даже почти приказала бы себе [смеется] не получать удовольствие. Как будто у меня два «я», традиционное женское и современное. Понимаете, что я имею в виду?

Корр.: И эти два «я» противоречат друг другу?

Клэр: [Долго молчит] Можно и так сказать, просто я чувствую себя очень смущенной. Я, действительно, не знаю, что я могу и о чем мне следует просить у мужчины: если я скажу ему, почему бы тебе не купить мне цветы или почему бы тебе не написать мне стихи о любви, это будет выглядеть предательством по отношению ко мне как к феминистке. Я не могу предъявлять такие требования, поскольку в нашу эпоху освобожденная женщина, подобная мне, не нуждается в этом или, по крайней мере, не может больше об этом просить. Так что здесь, действительно, речь идет о том, что вы считаете себя вправе просить. Поэтому часть меня хочет определенных вещей, но другая часть говорит, что мне не следует так себя чувствовать. Вот почему я часто не знаю, чего хочу или чего я должна хотеть, или даже что я чувствую.

Совмещение двух культурных структур создает напряженность и неуверенность в отношении самой сути желаний, между тем что, действительно, доставляет удовольствие и нормами, в соответствии с которыми это удовольствие оценивается. Подобное совмещение не позволяет женщине точно определить, какие правила должны управлять ее взаимодействиями. Как предполагает философ Роберт Пиппин: «Есть нечто такое в чувственной любви, что нельзя легко приспособить к христианскому или либерально-эгалитарному гуманизму»