Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [85]

Биология оказала несколько иное влияние на систему культурных ценностей, благодаря которым она пришла к пониманию любви. Биологи обычно объясняют любовь химическими процессами, которые даже больше, чем психология, сводят любовь к факторам, совершенно чуждым самому чувству любви. Исследования в области нейробиологии указывают на наличие в мозге соответствующего количества химических веществ у людей, утверждающих, что они влюблены[399]. К этим веществам относятся тестостерон, эстроген, дофамин, норадреналин, серотонин, окситоцин и вазопрессин. Например, когда человек безумно влюблен, в мозге происходит резкое увеличение количества дофамина и норадреналина. В частности, более высокие уровни тестостерона и эстрогена присутствуют во время сладострастной фазы отношений. Говорят, что дофамин, норадреналин и серотонин чаще присутствуют в фазе влечения[400]. Действие серотонина в процессе влюбленности с точки зрения химии подобно обсессивно-компульсивному расстройству, что объясняет, почему мы не можем думать ни о ком другом, когда влюблены[401]. Уровень серотонина также значительно выше в головном мозге недавно влюбившихся людей[402]. Окситоцин и вазопрессин более тесно связаны с долгосрочными связями и отношениями, характеризующимися сильной привязанностью[403]. В февральском номере National Geographic за 2006 г. в статье «Любовь: химическая реакция» (Love: The Chemical Reaction), напечатанной на титульной странице, Лорен Слейтер описывает влечение и привязанность с точки зрения химических компонентов, которыми они вызываются. Подразумевается, что эйфория или экзальтация, которые мы можем испытывать, будучи влюбленными, есть не что иное, как химическая и непроизвольная реакция мозга. Исследования социобиолога Хелен Фишер, например, также утверждают, что мы биологически запрограммированы чувствовать сильную любовь в среднем в течение максимум двух лет, после которых страсть и интенсивность отступают[404]. Результатом такого низведения любви до статуса химической реакции мозга является избавление от мистического и духовного взгляда на любовь и замена его новой формой биологического материализма. Кэтрин Таунсенд, например, размышляя о своей потребности чувствовать себя любимой, пишет: «Согласно интернет-журналу Psychology Today (Психология Сегодня)… „уровень фенилэтиламина — химического вещества в биохимии мозга, вызывающего эйфорию, — повышается у страстно влюбленного человека, усиливая состояние душевного подъема и радостного возбуждения“. То же самое происходит и со мной. Как, впрочем, и со многими женщинами, которых я знаю. Неужели все мы неадекватные любовные наркоманы?»[405]. Очевидно, что смешение психологической и биологической терминологии с привычными представлениями о любви дефляционно и низводит душевное волнение к простым непроизвольным химическим реакциям, а переживание любви к физиологическому опыту, лишенному высшего смысла.

Предлагая иную точку зрения, эволюционные психологи аналогичным образом приписывают чувство любви внешнему фактору, служащему роду человеческому. Согласно Дилану Эвансу[406], с точки зрения эволюции считается, что такие эмоции, как любовь (вина или ревность) способствовали решению «проблемы взятия обязательств». Учитывая, что люди должны сотрудничать друг с другом, как они будут брать на себя обязательства по отношению к другим и/или обеспечивать их приверженность? Эволюционные психологи считают, что благодаря эмоциям. Романтическая любовь, возможно, служила цели внушить желание продолжить род и гарантировать, что мужчина и женщина не бросят друг друга по прихоти. И в этом случае интерпретационный сдвиг, осуществленный эволюционной психологией, привел к тому, что ощущаемая уникальность и трансцендентный характер любви стали просто функциональной необходимостью для обеспечения взаимодействия, выраженного на уровне вида. Любовь здесь — не что иное, как слепая необходимость природы и социальной группы, выраженная в частных историях отдельных лиц.

Научные способы объяснения — психологические, биологические и эволюционные — по природе своей, как правило, оказываются абстрактными и чуждыми категориям ощущаемого и переживаемого опыта. Это резко отличается, скажем, от религиозных объяснений прошлого, которые, рассматривая сильную любовь как проявление одержимости духа или как временную потерю разума, все же тесно переплетались с чувственным опытом субъекта. Научные объяснения сводят любовь к эпифеномену (побочному явлению), простому следствию первопричин, невидимых и неощутимых субъектом, не мистических и не единичных, а вызванных непроизвольными и почти механическими — психическими, химическими или биологическими — процессами. С преобладанием научных методов объяснения трудно придерживаться взгляда на любовь как на уникальное, загадочное и невыразимое чувство. В этом смысле любовь так же утратила очарование, как и природа: она рассматривается уже не как вдохновленное таинственными и великими силами чувство, а скорее, как феномен, нуждающийся в объяснении и контроле, как реакция, определяемая психологическими, эволюционными и биологическими законами