Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [86]
Научные знания широко освещаются средствами массовой информации, которые периодически должны объяснять реальное положение дел. Эта пояснительная структура не заменяет традиционных романтических представлений о любви, а скорее, конкурирует с ними и, в конечном счете, подрывает их. Наука склонна относить частные переживания к общим и абстрактным категориям, устраняя тем самым их характерные черты. Поскольку наука, по определению, стремится найти и объяснить причины, она, естественно, приуменьшает значение любого опыта, основанного на ощущении необыкновенного, невыразимого и безрассудного. Общее влияние научной пояснительной структуры на переживание любви является одновременно и рефлексивным, и дефляционным. Внимание влюбленных недвусмысленно привлекается к механизмам, лежащим в основе их любви и мотивирующим ее, и любовь становится результатом универсального психологического или химического воздействия, не зависящего от конкретных индивидуальных желаний определенных людей. Таким образом, желание воспринимается в некотором смысле оторванным от конкретного человека, на которого оно направлено, и, как непроизвольный механизм, представляет собой слепую силу, объект которой оказывается совершенно заменяемым. В этом смысле можно сказать, что романтическое желание теряет свое мифологическое содержание.
Культурный пессимизм Вебера состоял в том, что он не считал, что углубление научного понимания приводит к лучшему пониманию конкретных условий нашей жизни. По его словам:
Все мы сегодня тратим деньги, но держу пари, что, даже если бы здесь среди присутствующих в этом зале находились коллеги политэкономисты, почти каждый из них по-своему ответил бы на вопрос: Как так получается, что за деньги можно что-нибудь купить — иногда больше, а иногда меньше? Дикарь знает, что делать для того, чтобы получить свой хлеб насущный, и какие учреждения служат ему в достижении этой цели. Следовательно, растущая интеллектуализация и рационализация не свидетельствуют об увеличении обобщенных знаний об условиях, в которых живет человек[408].
Как предполагает один из комментаторов Вебера, ненаучные объяснения могут превосходить научные, поскольку они всеобъемлющи и более органично связаны с целостностью нашего жизненного опыта[409]. Научные объяснения пережитого нами, напротив, отдаляют нас от наших переживаний, как когнитивно, так и эмоционально. Более того, говорит Вебер, наука делает наш опыт менее доступным для понимания, поскольку существует несовместимость между экзистенциальными (бытийными) рамками смысла и абстрактными, системно-организованными рамками. Таким образом, научные объяснения разрушают осмысленную связь между романтическим опытом и представлениями о любви как о чем-то таинственном и безрассудном. Принимая любовь за результат действия существовавших прежде бессознательных, химических и эволюционных механизмов, наука ослабляет способность превращать любовь в мифологию, в непостижимую сверхъестественную силу.
Политическая эмансипация как рационализация
Как показывают приведенные выше примеры, самоотверженность, самопожертвование и способность любить, не ожидая взаимности, рассматривались в основном (хотя и не исключительно) как женские качества. Одно из главных изменений в мотиве самопожертвования было вызвано феминизмом, понимаемым как широкое культурное убеждение, распространившее права человека на женщин и развенчавшее социальные и идеологические механизмы, которые делали бесправие женщин возможным, скрытым и весьма желательным. Другими источниками культурной рационализации любви являются нормы равенства, согласия и взаимности — контрактуализм, которые стали доминировать в нравственном словаре наших политических систем и преобразовали условия, в рамках которых ведутся переговоры о гетеросексуальных отношениях. В своей «Политике подлинности» (Politics of Authenticity) Маршалл Берман предполагает, что «только в наше время мужчины [так в исходном тексте] стали думать о собственном самосознании как о явно политической проблеме»[410]. Учитывая половую принадлежность, используемую Берманом, парадоксально, что это утверждение весьма применимо к женщинам в XX в. Действительно, феминизм оказал, пожалуй, самое значительное влияние на субъективность женщин и на отношения между полами. Вторая волна феминизма глубоко изменила понимание любви и ее эмоциональное проявление[411]. Больше, чем любое другое политическое и культурное образование, феминистские убеждения оказали значительное влияние на культурную историю любви, поскольку сорвали покровы мужского рыцарства и женской загадочности. Именно из-за того, что это влияние было таким решающим, я хочу критически рассмотреть, как феминистское движение отразилось на романтических отношениях и задаться вопросом, каким могло бы быть культурное влияние феминистских образов мышления в обществе, где все еще господствуют мужчины. При этом я рассматриваю феминизм как культурное мировоззрение, т. е. как новый способ понимания личности и ее отношений с окружающими. Это означает, что я временно отстраняюсь от своей очевидной приверженности феминизму с тем, чтобы составить представление о его влиянии на дестабилизацию традиционных гендерных ролей и норм посредством критики и его концепции равноправия женщин и мужчин. Поскольку феминизм, наряду с клинической психологией и потребительской культурой, стал самым мощным культурным фактором, формирующим и изменяющим отношения между мужчинами и женщинами, его можно и нужно анализировать, как и эти два других культурных образования.
