Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [67]
Единственной сферой, которая не идеализировала любовные страдания и не сделала их аспектом идеала личности, была медицина. В XVI и XVII вв. болезнь, известная как «любовная тоска», рассматривалась как телесное расстройство, которое, хотя и воздействовало на душу, но не касалось чувства собственного достоинства. В XVI в. Роберт Бертон рассматривал жертв любви как «рабов, прислужников, безумцев, дураков, болванов, раздраженных меланхоликов и слепых, как жуки»[342]. Любовные страдания считались результатом телесных расстройств и, следовательно, рассматривались на том же уровне, что и органические заболевания. Вот что писал Жак Ферран, французский врач, родившийся в конце XVI в.:
В мае 1604 г., когда я только начинал свою практику в Ажене (где я родился), по наличию большинства этих симптомов я диагностировал любовное безумие у молодого ученого, уроженца Ле-Мас-д›Ажене… Я увидел перед собой молодого человека, грустного безо всякой на то причины, который недавно еще был вполне жизнерадостным; я увидел его бледное, лимонно-желтое, изможденное лицо и ввалившиеся глаза, обратив внимание, что в остальном его тело было в довольно хорошем состоянии[343].
Это расстройство воспринималось как телесное или даже как временное расстройство психики, но опять-таки не как расстройство, угрожающее чувству собственного достоинства. В Англии XVII в. врач-астролог по имени Ричард Нейпир брался за лечение самых разнообразных недугов. Историк Майкл Макдональд проанализировал записи, оставленные Нейпиром, и описал природу некоторых из этих недугов следующим образом:
Почти 40 % мужчин и женщин, которые рассказывали Нейпиру о своих тревогах и проблемных ситуациях, жаловались на разочарования, постигшие их в процессе ухаживания и в семейной жизни… Страстная привязанность была очень распространена среди клиентов астролога. Ссоры влюбленных, безответная любовь и лицемерие стали причиной эмоционального расстройства 141 человека, около двух третей из которых были молодые женщины[344].
Большинство жалоб женщин, состоящих в браке, которые слышал Нейпир, были связаны, главным образом, с «ужасающей неспособностью нести финансовую ответственность, с недостатком преданности, трезвости и доброты»[345]. Очевидно, что в современном обществе нет недостатка в мужчинах, которые не выполняют свой долг по обеспечению собственных семей, но современные жалобы на мужчин чаще всего рассматриваются с точки зрения их неспособности заботиться о личности женщин. Кроме того, муки любовного страдания описывались и переживались как телесные ощущения, а не как переживания, указывающие на проблемную психику. Медицинский дискурс не возвеличивал страдание ради него самого, а скорее стремился устранить его как физическое заболевание.
Современное романтическое страдание также следует искоренить, но у радикально иных моделей личности: его следует искоренить во имя утилитарной и гедонистической модели здоровой психики, в которой страдание указывает на недостатки психологического развития, либо представляет собой фундаментальную угрозу чувству социальной значимости и самоуважения. То есть в современной культуре хорошо развитый характер выражается в способности преодолеть переживание страдания или, еще лучше, вообще избежать его. Романтическое страдание перестало быть частью психической и социальной экономики формирования характера и даже угрожает ей.
Более того, современным в романтическом страдании является тот факт, что объект любви неразрывно связан с его ценностью и значимостью и что страдание стало признаком ущербной личности. В результате предательство объекта любви отрицательно сказывается на личности. Таким образом, онтологическая незащищенность человека и потребность в межличностном признании усугубляются тем, что не существует более культурных/духовных рамок, которые могли бы переработать его и заставить играть роль в формировании характера.
Признание против независимости
Исследуя парадоксы желания, Александр Кожев, возможно, самый интересный толкователь Гегеля, предполагает, что желание может быть удовлетворено одновременно «развитием индивидуальности» и «универсализацией взаимного признания»[346], которое можно достичь в равноправном социальном порядке. Кожев имел в виду универсализацию классового признания, но это можно легко и в равной степени применить к сфере гендерных отношений, в которой можно было бы ожидать, что бо́льшее гендерное равенство приведет и к более значительной индивидуальности, и к взаимному признанию. В действительности, одно из особых пояснительных направлений гегелевской борьбы за признание рассматривает возрастающую независимость как условие возрастающего признания. Чем свободнее становится раб, тем больше признания он может требовать и получать.
