Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [23]

История полна примеров могущества эротической привлекательности и важности красоты для того, чтобы вызвать любовь. Однако, хотя сексуальность, по всей вероятности, подразумевалась на протяжении всей истории как составляющая привлекательности и любви, ее использование в качестве четко выраженной, всепроникающей и законной культурной категории и в качестве критерия оценки по существу является современным, поскольку оно подкрепляется обширной экономической и культурной организацией, систематизирующей сексуальное обаяние и чувственность. Как культурная категория сексуальность отличается от красоты. Женщины среднего класса XIX в. считались привлекательными благодаря своей красоте, а не тому, что мы назвали бы сегодня сексуальной привлекательностью. Красота рассматривалась как физический и духовный атрибут[90]. (Вот почему Роберт Браунинг мог влюбиться в Элизабет Барретт, которая была инвалидом, именно потому, что он мог соотнести ее внешность с внутренней красотой. Ее инвалидность, казалось, не представляла особой проблемы в его рассказе о своей любви к ней[91].) Сексуальная привлекательность как таковая не являлась обоснованным критерием для выбора партнера и в этом отношении представляет собой новый критерий оценки[92], не имеющий отношения ни к красоте, ни к нравственному облику, или, скорее, критерий, в котором характер и психологические особенности, в конечном счете, подпадают под сексуальность. Сексуальность отражает тот факт, что в современном мире гендерная идентичность, особенно женская, преобразовалась в сексуальную идентичность, т. е. в набор сознательно манипулируемых телесных и языковых кодексов и принципов (искусство одеваться, например), направленных на то, чтобы вызвать сексуальное желание у другого. Сексуальность в свою очередь стала независимым и решающим критерием при выборе партнера. Это преобразование возникло в результате сочетания культа потребления и растущей нормативной легитимации сексуальности благодаря психологическим и феминистским культурным мировоззрениям.

Несомненно, наряду с феминистскими и богемными притязаниями на сексуальную свободу, потребительская культура является наиболее значимой культурной силой, способствовавшей сексуализации женщин, а затем и мужчин. Джон д’Эмилио и Эстель Фридман, писавшие о 1920-х гг., утверждают, что «американский капитализм больше не был так настойчив в требовании соблюдения профессиональной этики и аскетизма, чтобы накопить капитал для строительства промышленной инфраструктуры. Вместо этого руководители корпораций нуждались в потребителях… Этика, поощрявшая покупку потребительских товаров, также способствовала благосклонному отношению к наслаждению, самовознаграждению и личному удовлетворению, и эта точка зрения легко переместилась в область секса»[93]. Культура потребления поставила желание в центр субъективности, и сексуальность стала своего рода обобщенной метафорой желания.

История косметики является ярким свидетельством этого процесса. В XIX в. понятия о красоте проводили четкое разделение между управляемой внешними источниками непостоянной и меняющейся в угоду моде и косметике красотой и тем, что тогда называлось «нравственной красотой», которая считается непреходящим и внутренним качеством[94]. Таким образом, понятия о красоте XIX в. не содержали прямого указания на секс или сексуальность. Как раз наоборот, красота имела значение лишь в том случае, когда она отражала характер. Викторианская мораль с подозрением относилась к косметике, поскольку считала ее неправомерной заменой настоящей внутренней, нравственной красоты. В начале XX в., однако, парфюмерия, декоративная косметика, разнообразные присыпки и пудры, косметические товары и кремы заполонили развивающиеся рынки потребления, и в попытке продвижения этих товаров рекламодатели отделили красоту от морального облика. «Освобожденные из викторианского подземелья, накрашенные красотки теперь гордо шествовали по вымышленным мирам рекламодателей. Они плавали, загорали, танцевали и катались на автомобилях, создавая образ здоровой, спортивной и жизнерадостной женщины»[95].

Следуя системе управления, которая разрабатывала новые методы упаковки и распределения товаров, косметическая промышленность популяризировала тело как эстетический объект, оторванный от нравственных определений личности. Этот процесс был ускорен и обобщен во всех социальных классах, поскольку косметическая индустрия сотрудничала с индустрией моды и кино[96]. Индустрия косметики и индустрия моды стали еще более мощными, получив одобрение индустрии кино, модельного и рекламного бизнеса, благодаря которым усилилось их влияние[97]. Киностудии, женские журналы, рекламные проспекты и рекламные щиты выполняли функции популяризаторов, кодификаторов и усилителей новых способов привлечения внимания к лицу и телу, а также способов эротизации природы человека. Женщины были включены в потребительскую культуру как яркие сексуальные агенты благодаря идеалу сексуализированной красоты, который активно пропагандировался объединенными секторами экономики, призывавшими к формированию личности на основе эротизма. Новый культ красоты в женских журналах и фильмах «явно связывал макияж и сексуальную привлекательность»