Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [102]

Как счастлива одна в ущерб другой!

В Афинах с ней равна я красотой…

Что из того? Он слеп к моей красе:

Не хочет знать того, что знают все.

Он в заблужденье, Гермией плененный;

Я — также, им любуясь ослепленно.

Любовь способна низкое прощать

И в доблести пороки превращать

И не глазами — сердцем выбирает:

За то ее слепой изображают.

Ей с здравым смыслом примириться трудно.

Без глаз — и крылья: символ безрассудной

Поспешности!.. Ее зовут — дитя;

Ведь обмануть легко ее шутя.

И как в игре божатся мальчуганы,

Так ей легки и нипочем обманы.

Пока он не был Гермией пленен,

То градом клятв в любви мне клялся он;

Но лишь от Гермии дохнуло жаром —

Растаял град, а с ним все клятвы даром.

Пойду, ему их замыслы открою:

Он, верно, в лес пойдет ночной порою;

И если благодарность получу,

Я дорого за это заплачу.

Но мне в моей тоске и это много —

С ним вместе в лес и из лесу дорога![490]

(курсив мой. — Автор)

Перевод Т. Щепкиной-Куперник

«Сон» Шекспира предлагает очень интересный поворот в знакомой традиционной теме безрассудности любви, предполагая, что безрассудной ее делает именно то, что она зависит от ума, а не от чувств.

Любовь «не глазами — сердцем выбирает»: поскольку сердечная любовь — проявление ума, она меньше поддается рациональным критериям обсуждения, чем если бы «выбирала глазами». Под умом (сердцем — в русских переводах) подразумевается совокупность замысловатых ассоциаций, субъективно порожденных и непроницаемых для внешнего мира. Глаза, напротив, являются посредниками между личностью и окружающей действительностью: объект зрения как бы объективно установлен, и в этом смысле глаза полагаются на внешний по отношению к субъекту мир. Елена просит, чтобы любовь была основана на чувствах (глазах, т. е. на зрении), а не на уме, поскольку ум — это именно то, что отделяет процесс оценки другого человека и любви к нему от его ценности в объективном материальном мире. Ум здесь не только место для проявления воображения, но и его источник. Именно то, что сердечная любовь не имеет никакой связи с реальностью и делает ее формой безумия.

Следуя медицинскому дискурсу XVI в., «Сон» предполагает, что романтическое воображение является формой безумия именно потому, что не обладает якорем, ни физическим, ни психическим. Для Фрейда романтическое воображение, каким бы безрассудным оно ни было, имеет такой якорь — ранний образ родителя, потребность и желание преодолеть травму, полученную в детстве. Но в пьесе Шекспира безрассудность любви радикальна, поскольку воображение превращает ее в капризную эмоцию, не поддающуюся объяснению, а не определяющее событие даже психоаналитического ряда. Во «Сне» любовь — это переживание, которое мы не можем контролировать, ни рациональное, ни безрассудное. До Фрейда оно не отвечало даже логике бессознательного. Ключом к пьесе является то, что нет реального различия между здравой и безумной любовью, поскольку «здравая» любовь принципиально не отличается от неистовых чувств, которым были подвержены жертвы Пака. Романтическое воображение здесь является кодом для безумия и превращает любовь в безрассудную и самовоспроизводящуюся эмоцию, не обращающую внимания на личность любимого человека. Этот взгляд на любовь и воображение подчеркивает то, что в последующих взглядах и напоминает подозрительность к воображению, и отличается от нее. Пьеса Шекспира предвосхищает вопрос о природе эмоций, вызываемых воображением, но не упоминает о темах, которые занимали философов и писателей начиная с XVIII в., а именно о роли культурных технологий и литературы в формировании воображения, об опережающем характере воображаемых эмоций и, что еще важнее, о проблеме перехода от воображаемого объекта к обычной реальности.

Современные институты воображения настойчиво предлагают и поощряют сдержанную форму мечтательности, главным образом, посредством беспрецедентного производства печатных и визуальных средств массовой информации, в которых наглядно представлены убедительные повествования о хорошей жизни. Модернизм в значительной степени заключается в способности по-новому представлять себе общественно-политические связи[491]. Эти новые воображаемые связи включают не только политические отношения, но что, пожалуй, еще более важно — утопии личного счастья. Утопическое воображение активизируется в сфере частной жизни и предполагает определение субъекта как наделенного собственными мыслями, эмоциями и стремлениями; особенным объектом и местом воображения становятся сфера домашнего очага и проявление чувств. Любовь и эмоциональное удовлетворение стали объектами утопической фантазии. Воображение идет рука об руку с демократизацией и обобщением идеала счастья, понимаемого как материальное и эмоциональное состояние. Потребительская культура, которая решительно координирует эмоциональную программу самореализации личности, формирует частный современный эмоциональный субъект в рамках его эмоций и мечтаний и определяет местом осуществления его или ее свободы обретенную и воображаемую собственную индивидуальность. Она узаконивает категорию желания и фантазии в качестве основы деятельности и волеизъявления и объявляет потребление и товары институциональной поддержкой для достижения или просто испытания такого желания. «Жизненная программа» — это институционализированная проекция жизни отдельно взятого человека в будущее, построенная с помощью воображения. Модернизм институционализирует ожидания субъекта и его или ее способность представить свои жизненные шансы в культурной практике воображения. Эмоции превращаются в объекты воображения в том смысле, что жизненная программа представляет собой не только воображаемую культурную практику, но иногда и замысловатые эмоциональные проекты. Таким образом, воображение превращает желание и заранее ожидаемое предвидение бесконечного состояния любви и разочарования в угрозу самой способности желать.