Почему Льву Толстому так нравился рассказ А.П. Чехова «Душечка» - [7]

Шрифт
Интервал

Она повторяла мысли ветеринара и теперь была обо всем такого же мнения, как он. Было ясно, что она не могла прожить без привязанности и одного года и нашла свое новое счастье у себя во флигеле. Другую бы осудили за это, но об Оленьке никто не мог подумать дурно, и все было так понятно в ее жизни» (578). Итак, лесопромышленный образ мышления сменяется ветеринарным. Чувства и мысли, усвоенные Душечкой при каждой любви, сменялись новыми. Героиня приспосабливается к новым поворотам в ее семейной жизни с какой-то необыкновенной легкостью. Стоит только очередному избраннику приблизиться к ее орбите, как она тотчас переводит его в центр и сама начинает вращаться вокруг нового идола. Несомненно то, что ее душа может существовать только при чужой душе, что без того содержания, которым каждый раз ее наполняет новый хозяин, героиня просто не знает, как поступить и что сказать. Многочисленные повторы оттеняют ту внутреннюю бесследность, с какой одно увлечение Оленьки сменяется другим. В ее душе, предоставленной самой себе, не отыскивается никаких следов прежнего, якобы «настоящего, глубокого чувства».

В третьей главке повторяется и мотив чаепития: «Когда к нему приходили гости, его сослуживцы по полку, то она, наливая им чай или подавая ужинать, начинала говорить о чуме на рогатом скоте, о жемчужной болезни, о городских бойнях, а он страшно конфузился и, когда уходили гости, хватал ее за руку и шипел сердито» (578). Подобные повторяющиеся детали отражают ироническое отношение автора к героине. Многочисленные повторы отражают то, что увлечения Душечки не оставляют никакого следа в ее памяти, ее привязанности очень неглубокие, а готовность во всем повторять суждения объекта привязанности свидетельствует о том, что содержанием Душечки является пустота. Душечка лишена памяти, не может существовать без человека, у которого бы она заимствовала свои взгляды на жизнь. Повторяется в этой главке и мотив счастливой жизни с объектом привязанности: «…Оба были счастливы. Но, однако, это счастье продолжалось недолго» (578). Весь рассказ Чехова построен на подобных повторяющихся мотивах во всех четырех главках, отражающих механическую заданность жизни героини.

После отъезда ветеринарного врача Смирнина начинается четвертая глава в жизни Душечки. Оленька оказывается уже совершенно одна: «Теперь уже она была совершенно одна. По вечерам Оленька сидела на крылечке, и ей слышно было, как в «Тиволи» играла музыка и лопались ракеты, но это уже не вызывало никаких мыслей. Глядела она безучастно на свой пустой двор, ни о чем не думала, ничего не хотела, а потом, когда наступала ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор.

А главное, что хуже всего, у нее уже не было никаких мнений. Она видела кругом себя предметы и понимала все, что происходило кругом, но ни о чем не могла составить мнения и не знала, о чем ей говорить. А как это ужасно, не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка или идет дождь, или едет мужик на телеге, но для чего эта бутылка, или дождь, или мужик, какой в них смысл, сказать не можешь, и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы. При Кукине и Пустовалове и потом при ветеринаре Оленька могла объяснить все и сказала бы свое мнение о чем угодно, теперь же и среди мыслей и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе. И так жутко и так горько, как будто объелась полыни» (579).

Когда возле Оленьки нет любимого существа, она теряет способность к самостоятельному мнению и поэтому не знает, о чем ей говорить. Ироническое отношение автора к героине отражает сравнение ее состояния с тем, как если бы она объелась полыни. Жить самою собой, своими только делами и заботами Душечка не умела. Ольге Семеновне недостает субъективности в отношениях с миром вещей. Оказывается, фундаментальная потребность Душечки — это не столько потребность в любви, сколько потребность в определенности мнений, во внешней направленности существования. Однако именно этого дара Душечка и лишена, поскольку он предполагает актуализацию сокровенности личного бытия, актуализацию личной тайны. «И вдруг нахлынут воспоминания о прошлом, сладко сожмется сердце, и из глаз польются обильные слезы, но это только на минуту, а там опять пустота, и неизвестно, зачем живешь. Ей бы такую любовь, которая захватила бы все ее существо, всю душу, разум, дала бы ей мысли, направление жизни, согрела бы ее стареющую кровь. И ни одной радости, и нет никакого мнения. Что сказала Мавра-кухарака, то и хорошо» (581). Душечка готова повторять мнения даже за своей кухаркой Маврой, до такой степени она лишена самостоятельности в суждениях.

Но вдруг в один июльский день возвращается полковой ветеринарный врач Смирнин вместе со своим сыном, гимназистом Сашей. Начинается четвертая привязанность Душечки к десятилетнему мальчику-гимназисту Саше. В этой главке также представлен мотив чаепития: «Оленька поговорила с ним, напоила его чаем, и сердце у нее в груди стало вдруг теплым и сладко сжалось, точно этот мальчик был ее родной сын» (581);

«Он встает, одевается, молится Богу, потом садится чай пить; выпивает три стакана чаю и съедает два больших бублика» (582). У Душечки вместе с появлением нового объекта привязанности снова, после долгого перерыва, появляются суждения и мнения: «- Островом называется часть суши… — повторила она, и это было ее первое мнение, которое она высказала с уверенностью после стольких лет молчания и пустоты в мыслях.


Рекомендуем почитать
Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.


Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

До сих пор творчество С. А. Есенина анализировалось по стандартной схеме: творческая лаборатория писателя, особенности авторской поэтики, поиск прототипов персонажей, первоисточники сюжетов, оригинальная текстология. В данной монографии впервые представлен совершенно новый подход: исследуется сама фигура поэта в ее жизненных и творческих проявлениях. Образ поэта рассматривается как сюжетообразующий фактор, как основоположник и «законодатель» системы персонажей. Выясняется, что Есенин оказался «культовой фигурой» и стал подвержен процессу фольклоризации, а многие его произведения послужили исходным материалом для фольклорных переделок и стилизаций.Впервые предлагается точка зрения: Есенин и его сочинения в свете антропологической теории применительно к литературоведению.


Поэзия непереводима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творец, субъект, женщина

В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.


Литературное произведение: Теория художественной целостности

Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.