Поцелуй Валькирии - [3]
— Почему в гостинице вы ждали?.. Прошла минута, прежде чем вы заговорили со мной. С какой целью скрипнули замком, если умеете быть бесшумным?
— Ваше мнение?
— Кокетство профессионала, — она скривила губы. — Продемонстрировали, на что способны.
Он усмехнулся, разлил по чашкам сок.
— Легкий способ узнать, с кем предстоит иметь дело. Замок скрипнул — у человека масса вариантов, как поступить.
— И его выбор о многом говорит, — снисходительно подытожила Адель. — Выстрелит в дверь — холерик, затаится за углом — флегматик, скроется через балкон — трус… — Адель скептически пожала плечами, оторвала от виноградной кисти несколько ягод.
Кен допил свою порцию сока, прежде чем ответить.
— Не пытайтесь обмануть меня — вам интересно, как я характеризую ваш выбор.
В серьезных голубых глазах не появилось и тени улыбки.
— Зачем вы появились, вот что мне интересно.
Кен улыбнулся:
— Чтобы вы не сошли с ума от одиночества.
2
Ehwaz — движение. Плющ.
Побеги плюща, стремясь к свету, растут с поразительной быстротой, заполняют щели и приносят гибель деревьям. Приобретая на пути новое, исследуя, делитесь своим достоянием.
В самолете Кен сразу же раскрыл американскую газету, одну из тех, чьи строчки заполнены финансовыми прогнозами и биржевыми курсами. Адель подавила желание задать вопрос и отвернулась к иллюминатору. Что ему нужно? Японец заранее подготовил билеты — был уверен, что она полетит с ним. Значит, там, в гостинице, он просто дождался, когда ситуация усложнится настолько, что у нее не останется иного выхода.
Боль в плече мешала уснуть, но Адель закрыла глаза.
Украдкой Кен разглядывал ее — совершенство, конкретный результат селекционного отбора: точеное лицо, превосходная осанка, фигура спортсменки. Ее происхождение было на редкость чистым — дочь чистокровной немки и офицера, чьи предки воевали под знаменами рыцарских орденов.
Когда Адель вступила в «гитлерюгенд»[4], ей исполнилось десять. Двадцатого апреля, в день рождения Гитлера, в крепости Мариенбург ей повязали красный галстук, и тысяча рук взметнулась в нацистском приветствии. В глазах Адель сияли слезы — последние в ее жизни. Теперь она должна не знать слабости, нежности, быть равнодушной к боли. В ее взоре фюрер ожидал видеть лишь блеск хищного зверя. И она вырастет стройной и резвой, как борзая, гибкой, как кожа, и твердой, как крупповская сталь.
— Кофе? — предложил стюард.
Адель отрицательно качнула головой — не смела преступить заповеди фашистского юношества, в их числе значились отказ от кофе, сигарет и алкоголя.
Искусство, музыка, журналистика, стрелковое дело… В стремлении быть лучшей, побеждать в спортивных состязаниях, в погоне за числом мероприятий Адель доводила себя до изнеможения, и в сорок четвертом в первых рядах солдат-школьников попала на фронт, в отряд «вервольфа» — «оборотней». Именно эти мальчики и девочки отстаивали Берлин, когда никто из кадрового состава фолькштурма не желал драться. Именно ребята из «гитлерюгенд» ловили и казнили дезертиров и отступающих. И после капитуляции Германии «оборотни» продолжали выполнять боевые задания, поскольку не получили приказа об их отмене.
Настороженный взгляд Адель схватывал мелочи нового пространства, новой среды обитания. Поток людей с чемоданами увлекал их за собой через стеклянные двери аэропорта к бесчисленным такси, уносящим приезжих к незнакомой жизни.
После оформления документов Адель отошла в туалет, перед зеркалом оголила ноющее плечо — кожа слегка покраснела. Пустяки, она займется им позже, когда другая проблема — японец — будет решена. Тот дежурил возле двери с ее сумкой в руках. Зачем-то Адель была нужна ему. Возможно, из одной ловушки он сопровождал ее в другую. Пусть в войне его нация поддерживала Германию, это совершенно не означало, что ее спутник не опасен.
Теперь за окошком автомобиля проносились нетронутые войной улицы, в воздухе застыл запах не пороха, а выхлопных газов, в барах и ресторанах звучал джаз. В глазах женщин нет следа пережитых ужасов, они не знали лишений, их пустые головки забиты лишь новостями моды: Кристиан Диор, свежая коллекция, новый образ. Адель провожала взглядом фланирующие вдоль бульваров фигурки с затянутой талией и широкой юбкой. Миниатюрные шляпки, крошечные сумочки, маленькие перчатки — почти игрушечные… В них чудилось что-то детское.
В зеркале над лобовым стеклом ее отражение — отражение времени, которое она не могла покинуть, где осталась навечно. Волосы, уложенные в сетку, лицо, лишенное даже легкого штриха грима, строгий мужской костюм, отсутствие украшений… Лишь шарфик на шее — скупой оттенок женственности. В последний год войны в Берлине нельзя было достать даже чулок — женщины красили ноги коричневой краской, а сзади выводили тонкие полосы, имитируя чулочные швы.
Мимо проносились «бьюики» и скучные «кайзеры», «ситроены» с выпученными, как глаза креветки, фарами, «жуки», вывезенные американскими военными из Германии как сувенир. Кен не отрывался от окна, иногда отмечая что-то в блокноте. Он отвлекся от своего занятия лишь раз — когда Адель попросила водителя доставить ее в приличный отель.
