Поцелуй Валькирии - [5]

— Против литературного предательства я предаю огню сочинения Эриха Марии Ремарка! — вторила Адель.

Из огня неслись жуткие нечеловеческие крики, страх перед болью, смертью слился в отчаянном зове и проклятии. Ужас проткнул сердце, Адель чувствовала холодную сталь его иглы и не могла пошевелиться, пока стыли руки. Из щелей заколоченного сарая вырывался дым. Голоса горящих людей… Сдирая ногти, они стучали в окна, трясли двери до безнадежного отупения. Детский плач, вторящий рыданиям матерей. Адель стало плохо.

— Зарево служит прекрасным освещением. Можно обойтись без вспышки, — рассуждал фотограф, устанавливая треножник.

Ее стошнило.

3

Laguz — поток. То, что ведет.

Без понимания и оценок погрузитесь в жизнь.

В темноте она включила лампу, поглубже вздохнула, чтобы избавиться от дрожи. Успокоившись, прошла в ванную, ощутив босыми ступнями тепло пробкового коврика. Сняла мокрую от пота рубашку и взошла по ступенькам подиума. Там располагалось глубокое отверстие шириной метр, кое японцы принимали за ванную. Адель включила воду, и ее тело тут же покрылось мурашками.

— Рыбья кровь! Мерзлячка! — шептала она. Несмотря на отличное здоровье, по ночам коченели ступни.

Оказалось, в железной бочке располагались сидя, и находиться в мягком кресле воды было приятно. Рядом стояла вазочка с океанской солью, приглашая зачерпнуть горсть и ссыпать кристаллы в ванну. Пар окутывал лицо и шею, состояние невесомости овладевало Адель.

Выкупавшись, она вернулась в спальню, вытащила из шкафа вязаные носки и байковую пижаму, а из сумки — дорожную аптечку. Наложив на распухшее плечо согревающую мазь, она затянула его бинтом и забралась в постель, темнеющую квадратом посреди прямоугольника комнаты. Концентрированная пустота вокруг. Завершенная. Геометрическое ничто.

Ее часы показывали четыре утра.

Когда в соседней комнате Ясы зазвонил будильник, Адель осилила «Записки у изголовья». Она встала, долго чистила зубы, потом разминалась кувырками на матрасе.

— Где все? — спросила она, спустившись в гостиную — свежая, с идеальной прической, в отглаженном костюме.

— Доброе утро, — кивнул ей Кен. — Яса в школе, Томико в магазинах, Уэдзаки у себя. Чай будешь?

Адель устроилась напротив, присев на пятки у низкого столика. Да, этот мужчина прекрасно овладел английским, одевался с европейской непринужденностью, источал уверенность в собственных силах. Но разве это могло кого-то обмануть? Стоило только поднять взор, чтобы наткнуться на раскосые щелки.

Кен достал из портсигара новую сигарету, щелкнул зажигалкой и взглянул на Адель. Голубые глаза, белые волосы… Глянцевая красота, без изюминки, вдохновения. Всего лишь расчетливо высеченный образец.

— Существует легенда о монахе Бодхидхарме, который, медитируя, задремал, — Кен затянулся, выпустил из уголка рта дым. — Когда проснулся, в презрении и гневе к себе вырвал веки. В том месте, куда он их бросил, вырос куст. Его листья стали заваривать и получили напиток бодрости.

Ни к чайнику, ни к шкатулке с чаем Кен не прикоснулся. Адель выжидающе смотрела на него.

— Попробуй, — Кен придвинул к ней бамбуковый венчик и изящную старинную чашку.

Адель вспомнила, как вела церемонию Томико, и открыла шкатулку. Само действо, совершаемое женщиной, олицетворяло роль, какую отводил ей мужчина — ухаживать, ублажать его — хозяина. Сжав губы, Адель ссыпала растолченный зеленый порошок в чашку, потянулась к чайнику… Кен знал о ее прошлом и, тем не менее, давал понять, в чем видит женское предназначение. Смешно, японец, низшее существо, решил управлять ею! Ошпарившись кипятком, Адель чертыхнулась и, не глядя на Кена, стала ритмично взбивать массу венчиком. На поверхности зеленой жижи таяли пузыри. Соприкосновение фарфора с бамбуком рождало мелодичный звук, низкого тона, приглушенный. Она вспомнила пронзительный звон серебряной ложки, размешивающей в кружке сахар, и поймала себя сосредоточившейся на тихом, непривычном для слуха дуэте. Раздражение ушло.

Поставив чашку перед Кеном, Адель отвела взгляд. За стеклом на открытой площадке балкона росли карликовые деревья, струился искусственный водопад, омывающий крошечную скалу. Над садиком, за балконной решеткой резали пространство четкие линии современных пирамид.

Кен молча затушил сигарету, обернул чашку шелковой салфеткой и пригубил.

— Зачем ты привез меня сюда? — бросила она с иронией. — Ждешь платы за спасение? Кого мне убить? Велевшего бомбить Нагасаки?

Кен поставил чашку, взял ее руку в ладони. Ему стоило чуть надавить на кожу меж тонких пальцев — кисть Адель мгновенно онемела, стала безвольной и мертвой.

— Одним прикосновением я убью человека. Как ты думаешь, я нуждаюсь в помощи женщины?

— С моей стороны было неблагоразумным поселиться здесь. Вызови мне такси, — она встала.

Кен, усмехнувшись, подошел к телефону, набрал номер.

— Сегодня в Нью-Йорк прибыли двое твоих знакомых-шведов, — и назвал диспетчеру адрес.

Он имел в виду тех европейцев, слишком тяжелых для бега по израильским улицам. Адель задумалась.

— Зачем им преследовать меня? — и тут же поймала себя на том, что возобновила диалог.

— Ты не понимаешь? — удивился Кен. — Удивительное самообладание, — и вышел.