Поцелуй обмана - [50]

Я спала очень крепко, но слышала, как в комнату вошла Берди, присела на краешек кровати и что-то говорила мне, а потом погладила по голове, убрала со лба волосы и тихонько ушла. Я чувствовала аромат свежевыпеченного хлеба и куриного бульона, но не могла подняться, чтобы поесть, и снова провалилась в сон. Так я спала, пока в дверь тихо не постучали.

Я села, пытаясь сообразить, что происходит. Солнце светило в западное окно. Я проспала весь день до вечера. В дверь снова постучали.

– Берди?

– Это всего лишь я. Я оставлю на крыльце то, что принес.

– Нет. Погоди, – крикнула я.

Я вскочила, доковыляла до двери (лодыжка болела еще сильнее, чем раньше). На пороге стоял Рейф. На согнутом пальце у него висели за веревочки оба свертка, которые я бросила в лесу. Я забрала свертки и отнесла на кровать, а когда вернулась, он протянул мне две гирлянды из сухих цветов, розовую и сиреневую.

– По-моему, они похожи на те, что у тебя были?

Я закусила губу и, когда Рейф положил гирлянды мне на ладонь, пробормотала, наконец, едва слышно жалкие и недостаточные слова благодарности. Мы оба смущенно замолчали, то глядя друг на друга, то поспешно отводя глаза, то снова встречаясь взглядами.

– Как твоя шея? – наконец спросил он, чуть нагнувшись, чтобы осмотреть повязку. Я вспомнила, как всего несколько часов назад его палец скользнул по моей коже, когда он зажал рану своим платком.

– Берди сказала, что ранка не больше блошиного укуса. А так просто глубокая царапина.

– Но ты прихрамываешь.

Я потерла плечо.

– У меня все болит.

– Ты сражалась, как львица.

– Мне больше ничего не оставалось, – ответила я.

Я заметила, что Рейф переоделся. Никаких следов крови убитого, ни намека на то, каким способом он позаботился о его теле. Я боялась спрашивать, но не могла не спросить.

– Тело?

– Забудь о нем, Лия. Его больше нет.

Я кивнула.

Он уже собрался уходить, но вдруг остановился.

– Прости меня.

– За что? – удивилась я.

– Жаль, что я… – Он не договорил и покачал головой. – Просто прости.

И он сбежал вниз по тропе. Я хотела его окликнуть, но тут заметила вдалеке Паулину, направлявшуюся к дому. Торопливо нырнув в комнату, я подхватила с пола окровавленную рубашку и поискала, куда бы ее спрятать. В убогой комнатушке не было укромных мест – разве что платяной шкаф. Приоткрыв дверцу, я сунула скомканную рубаху в темный угол, забросала другими вещами. Выстираю ее позже. Паулине и без того хватает в жизни переживаний, чтобы я нагружала ее своими. Я хотела уже закрыть дверцу, но тут мне в глаза бросилась корзинка, оставленная мне Вальтером. В тот день меня так переполняли впечатления, что я забыла по корзину, как только убрала в шкаф. А ведь он сказал, что в ней для меня что-то есть, какой-то небольшой сверток. Жаль, наверное, уже испортилось. Я огорчилась при мысли, что придется выбросить инжирный сыр, и, ругая себя за забывчивость, подняла салфетку. Это был не инжирный сыр.

Дверь распахнулась, и я поднялась, чтобы поздороваться с Паулиной.

– Что с твоей шеей? – спросила она с порога.

– Оступилась на лестнице, когда несла охапку хвороста на растопку. Такая уж я неуклюжая.

Паулина закрыла за собой дверь.

– Это обязанность Энцо! Почему ты делала это за него?

Я удивленно уставилась на нее. Такой живой и небезразличной я не видела подругу вот уже две недели.

– Бездельник сегодня не изволил явиться. Он пропадает каждый раз, как добудет монету-другую.

Паулина начала было расспрашивать о повязке, но я схватила ее за руку и потащила к кровати, чтобы показать корзину. Мы сели рядом, и только тогда я заметила, что белый шелковый платок исчез с ее головы, а золотистые волосы рассыпались по плечам во всем блеске и великолепии.

– Твой траурный платок, – только я сказала я.

– Надо жить дальше, – объяснила Паулина. – Я сделала для моего Микаэля все, что могла. А теперь пришла пора заботиться о другом. И первой моей заботой, похоже, будешь ты.

Я обняла ее и крепко прижала к себе. Я стараясь не показать, что вот-вот заплачу, а просто держала любимую подругу в объятиях, пока, наконец, она не отстранилась, подозрительно всматриваясь мне в лицо.

– С тобой все в порядке?

После долгих недель тревоги плотину прорвало – слова хлынули из меня неудержимым потоком.

– Ох, Паулина, как я соскучилась. Мне так тебя не хватало. Ты – это все, что у меня есть. Теперь ты – моя семья. А ты угасала на глазах, была такая бледная, такая печальная. Я боялась, что ты никогда уже ко мне не вернешься. А потом ты только плакала и молчала, плакала и молчала. Молчание… – я остановилась, прижав пальцы к губам и стараясь унять дрожь, – молчание было хуже всего. Я боялась, что ты прогонишь меня, что ты винишь меня за Микаэля.

Теперь уже Паулина бросилась ко мне, обняла, и мы обе расплакалась.

– Я никогда не винила тебя, – всхлипывая и заглядывая мне в глаза, говорила она. – Но горе есть горе, Лия, оно берет свое. Я над ним не властна. И знаю, что еще долго буду горевать, но сегодня в Сакристе… – она помолчала, вытирая слезы, – сегодня я кое-что почувствовала. Что-то шевельнулось внутри. Здесь.

Паулина взяла меня за руку и прижала к своему животу.