Поцелуй на морозе - [17]
Словом, первый шок миновал, стало веселей, пошел обмен ударами – зуб за зуб. Хозяевам не удался, похоже, и задуманный воспитательный эффект, рассчитанный на внутреннее употребление. Как я теперь припоминаю, за первым рядом литературных бонз сидели несколько человек из обычной писательской братии. Их тоже, наверное, подвергли тщательному отбору, но были там и строптивые, среди них смелый и честный Александр Яшин, одним из первых правдиво рассказавший о жизни советской деревни и как раз тогда отчаянно поносимый за сильный рассказ «Рычаги». Они были приглашены с мыслью о своего рода идеологическом воспитании: пусть посмотрят, как громят ревизионистов, чай, потом сами будут крепче держаться официальной линии. «Фокус не удалси»: писатели сидели насупившись, сами не свои, но время от времени поглядывая на нас отнюдь не враждебно.
В какой-то момент случился инцидент, несколько разрядивший ситуацию. Взял слово как раз человек из второго ряда, и к тому же не абы кто: Александр Бек, хорошо известный в Польше автор «Волоколамского шоссе». Замечательный баталист имел вовсе не героический облик: взъерошенные волосы, нос картошкой, слезящиеся близорукие глаза за толстыми стеклами очков, суматошная жестикуляция, в голосе наивно-детские интонации. Он упрекнул польских писателей, что они ошибочно изображают Ленина (очевидно, кто-то из нас повторил модную тогда фразу о партии, которая «возрождает ленинские нормы») как – цитирую дословно – «такого добродушного интеллигентика»… «А ведь… – тут Александр Альфредович повысил голос и выбросил вверх и наискось руку знакомым всем ленинским жестом. – А ведь Владимир Ильич был вдохновенным поэтом классовой борьбы!». Щеки его раскраснелись, глаза блестели огнем, но уже тогда в меня вселилась уверенность, что у этого выступления есть какой-то лукавый подтекст. Бонзы из первого ряда одобрительно закивали, он же – в своей маске простодушного Иванушки-Дурачка – старался передать нам мысль, смысл которой я по-настоящему усвоил лишь спустя годы, прочитав «Всё течёт» Гроссмана и воспоминания Надежды Мандельштам: это Ленин создал Сталина, один стоил другого, а «возвращение норм» – это очередная «туфта». Умный и проницательный Александр Альфредович! Он изображал юродивого, это помогало пережить страшное время, но понимал всё. Мне рассказывали позднее, что одному близкому человеку Бек повторял:
«Пойми – ты живёшь при фашизме. Усвой это. Смотри, что творится вокруг. Делай выводы». Сам он спокойно и точно воспроизвел механизм системы в «Новом назначении», которое несколько лет назад запретили к печати: оно официально разрешено к публикации лишь теперь, когда я пишу эти слова. Бек же успел еще – на ложе смерти – увидеть экземпляр эмигрантского издания книги, кстати, принесенный ему в знак искреннего покаяния экс-генералом службы безопасности… Это факт: неисповедимы в России судьбы и людей, и книг. Но об этом потом, а сейчас вернемся к нашей встрече.
Сурков всё еще пытался овладеть инициативой, но его присные явно сдали. Чем более активно мы защищались, тем яростнее и злее становился он. Особенно задело его упоминание Теплица о «ждановщине»: «Не было никакой ждановщины! Это вражеские инсинуации. Гитлер тоже пользовался этим термином!». Сравненьице было премиленькое, не говоря уж о том, что совершенно вздорное: насколько знаю, Гитлеру и в голову не приходило заниматься Ждановым. В другой раз, отмечая нашу строптивость, он произнес фразу столь зловещую, что я тут же решил ее запомнить. В дословном переводе она звучала так:
– Только теперь я вижу, что в прошлом году нам надо было пойти с вами на большую драку, зато, может, сегодня легче было бы договориться!
Оцените сами это сожаление, что по отношению к нам не использовали венгерского варианта. Тут уж не о чем было говорить. Оставалось вступить в рукопашный мордобой или покинуть зал. Мы переглянулись, заерзали на стульях. Сурков, должно быть, спохватился, что перегнул палку: что ни говори, он был в этих делах опытным человеком. Его энергия сразу куда-то улетучилась, оказалось, что уже поздно, что у них и у нас еще много других дел, но встреча была полезной… Главные бонзы мгновенно исчезли, лишь в разных уголках зала продолжались кулуарные беседы. Мы окружили группу Бека, говоря ему, как высоко ценим «Шоссе». Он излучал радость и выглядел уже совершенно нормально, поскольку коли начальство удалилось, игра была излишней. Поэт Сергей Смирнов, личность на редкость омерзительная, которому трудно было даже сочувствовать в связи с его физической ущербностью (горбун, услужливый графоман и зоологический антисемит – целый букет неприглядных качеств), еще продолжал свой монолог, развивавший идею Суркова о пользе военной интервенции 1956 г.; его издалека обходили. Яшин пережевывал ранее высказанные мысли, сильно сжимая челюсти и поглядывая на нас с каким-то важным немым вопросом в глазах. Место побоища – груда беспорядочно расставленных стульев – еще дымилось от горячих эмоций, а за окном беззаботно шумел очередной фестивальный день. Мы, поляки, переглянулись между собой, понимающе улыбаясь: для такой массированной и неожиданной атаки результат неплох, «
