Поцелуй Морты - [67]

Нугзар выглядел успешным бизнесменом средней руки, чему способствовали его манеры уверенного в себе человека, движения, насмешливый взгляд и безукоризненно начищенные ботинки… Поразмыслив, он направился в «Пекин». Столик ему достался очень славный, скатерть была льняной и белоснежной, изящная сервировка и вежливый официант дополнили приятное ощущение покоя. Музыкантов еще не было, и это устраивало Нугзара: хотелось тишины, а тихое позвякивание столовых приборов само по себе создавало легкий музыкальный фон.

Оглядев сидевших за столиками посетителей, Нугзар приметил молодую пару: он – типичный русский яппи, она, видимо, стриптизерка. Странное сочетание, как поджаристый бифштекс и ванильная карамель. Едва уловимый налет вульгарности, свойственный ей, нельзя было компенсировать ни отличным костюмом, ни безупречными туфельками. У нее всего было немножко слишком, как говорят англичане. Макияж девушки был самую чуточку ярче, чем следовало, ногти чуть длиннее, а улыбка чуть шире, чем требовали обстоятельства.

Нугзару нравилось на глазок определять суть человека, не влезая к нему в подсознание, это было своего рода игрой. Девушка ела то правой, то, спохватившись, левой рукой и постоянно прихлебывала из бокала. О чем они говорили, не было слышно, но, судя по жестам, она что-то требовала, а спутник пытался ее успокоить, но это плохо удавалось.

Любопытно, как эта девица подцепила такого благополучного молодого человека? Неужели повесилась ему на шею в стрип-клубе? И что они делают в таком консервативном заведении, как «Пекин»? Нугзар решил не выпускать парочку из поля зрения и сосредоточился на заказе.

Мало веселого пихать в свой желудок все подряд, поэтому сейчас очень хотелось красивой еды. Ему подали рыбное ассорти и черную икру на льду, с розочками из свежайшего масла. Овощной салат с авокадо в вычурной салатнице. Жюльен и осетрину. Зразы по-польски и рулетики из свинины в винном соусе. Нугзар ел и наслаждался. Ел и наблюдал за парочкой.

Дождавшись окончания их ужина, Нугзар расплатился с официантом, причем оставил ему мизерные чаевые, чтобы тот хорошенько разозлился и поделился с ним энергией. Потом пристроился за выходившими из ресторана молодыми людьми. На него напала веселость, и он уже решил, что предпримет для своего развлечения. Было ясно, что яппи всячески отделывается от девицы и хочет добром и миром закончить отношения. Нугзар легонько взмахнул рукой, по-особому сложив пальцы, и направил невидимый заряд энергии в спину уходившему парню, тот вздрогнул.

Теперь у него резко изменятся намерения, и он будет умолять свою вульгарную подружку выйти за него замуж. Соответственно, его карьера пойдет крахом, о спокойной жизни можно будет забыть. Отныне нормой для него будут ежедневные скандалы на почве ревности, подавление тревоги и досады алкоголем, а затем он покатится по наклонной плоскости и дойдет до преступления и тюрьмы, где долго не проживет.

Очень приятно. Нугзар решил, что позже, может быть, даже через несколько лет он отыщет их и снова выпьет их эмоции. Он рассмеялся: это ведь долгосрочное вложение капитала – почти пенсионный фонд.

И он в хорошем настроении отправился домой, купив по дороге бутылку дорогого коньяку и коробку хорошего шоколада для Норы.

Изольду Николаевну привезли на улицу Матросская Тишина в знаменитую Преображенскую психиатрическую больницу. Ее длинное двухэтажное здание, построенное еще в девятнадцатом веке в классическом стиле, было выкрашено, как и полагается сумасшедшему дому, в желтый цвет и окружено прекрасным, более похожим на лес, парком. Это было заведение с традициями. По преданию, еще в 1857 году сам Николай Васильевич Гоголь, почувствовав приближение безумия, приехал сюда в намерении остаться на лечение, но так и не решился это сделать.

Зато у Изольды Сидоркиной никто не спрашивал о ее планах, поскольку ее состояние ясно указывало на буйное помешательство. Во всяком случае, у лечащего врача новой пациентки ни малейших сомнений в этом не возникло.

Игорь Зиновьевич Кронфельд работал в психиатрии давно. Его считали светилом, с его мнением считались, а к высказываниям прислушивались. И только он один понимал, что знает так же ничтожно мало, как и в тот день, когда он первый раз переступил порог этого заведения.

Иногда ему казалось, что он улавливает суть происходящего, но истина опять ускользала, как живая рыба из рук, и он оставался в том же недоумении. Игорю Зиновьевичу казалось, что сколько-нибудь повлиять на состояние больных просто невозможно. Это не мешало назначать лекарства и физиотерапевтические процедуры, собирать консилиумы и выписывать больных в состоянии стойкой ремиссии. Он принимал измученных родственников и участливо выслушивал одно и то же – «мой сын был таким хорошим мальчиком» или «моя дочь была такой замечательной девочкой». И всем говорил одно и то же: мы не боги, но делаем все, что можем.

Часто ему казалось, что притворяются все: врачи, медсестры, нянечки, сами больные и их родственники. Он боялся, что безумие, как зараза, охватит и его самого, и никому не мог в этом признаться. Игорь Зиновьевич особенно не любил дежурить по ночам, но один-два раза в год все-таки приходилось.