Поцелуй богов - [95]

От внезапного осмотического сознания, что предстоит по-настоящему изысканное кошмарное зрелище, атмосфера дала трещину. Племя унюхало редкий дорогостоящий провал. Ли предстояло падать невероятно долго, и публика собиралась насладиться каждым ее шажком. Зрители вздыхали и благоговейно желали провала. Навостренные уши и сверлящие сцену глаза впитывали унижение. Какое счастье оказаться здесь, являться частью избранного племени. Теперь до конца своих дней, пока зубы не сгниют до самых десен, память сохранит магию Братства деревянного «О», сблизившую публику с актером — словами и чувствами — в мимолетный, но непреходящий миг, который гальванизировал сильнее, чем трагедия Софокла: современнее и актуальнее. И племя ежилось, когда ежилась от холода или воображаемого ужаса Ли, наслаждаясь древнейшим спектаклем — человеческим жертвоприношением.

Острым языком можно вполне кроить атмосферу. Зрители жаждали ее провала, жаждали лицезреть ее звездное мученичество. Чтобы она забыла слова, чтобы ей подсказали, тогда племя зашлось бы от радости. Такой красивый труп, изящный, редкий дар на алтарь их театра.

В антракте Джон остался на своем месте и прислушивался к возбужденному гудению и недоверчивому гоготу. Критик из «Санди таймс» отправился за очередным бокалом красного, и Джон увидел в его блокноте одно-единственное слово: «Неотразимо».

Троекратный звонок, словно крик петуха, возвратил всех обратно. Подогретое и протабаченное племя желало присутствовать при последнем витке драмы. Актеры на сцене как будто барахтались в грязи — потели в костюмах и тяжеловесно роняли реплики, как спотыкавшиеся, тащившиеся в конюшню изможденные лошади. Лицо Ли кривилось от исхлеставшей и исколотившей ее жалости, и она заглатывала огромные куски текста, словно из последних сил боролась с неоперабельной болезнью.

Наконец Креонт приказал страже положить конец страданиям Антигоны. «Так бы давно, Креонт!» — воскликнула с явным отчаянием Ли. Она стояла посреди сцены и смотрела на публику. К ней тут же подскочили двое стражников — сильные, уверенные мордовороты в шлемах. Но когда они протянули к ней руки, Ли отступила в сторону, кулачки с невероятным облегчением скомкали платье, и оно упало подле нее на пол.

Господи! О Боже! Послышался коллективный вздох. Ли Монтана, обнаженная, перед нами! Так близко, что можно почти дотронуться. Окоченелая, но голая. Волна потрясения отразилась от потных стен и вернулась на сцену. Актеры замерли как пораженные громом — этого они не репетировали. Джон захлебнулся вместе с остальными, но раньше других заметил, что Ли побрила лобок. Она демонстрировала сексуальное, соблазнительное, «возьми-меня» сказочное тело — в капельках пота живот, величественную грудь, темно-красные, жаждущие ладоней конические соски, блестящий изгиб крутых бедер. И в центре всего маленький, незрелый девственный лобок. Невинный разрез, по-девчоночьи обритая щель, спрятанные под матрасом мечтания о совокуплении.

Вспыхнувшее и отсемафорившее залу послание прорезало воздух — столь же сложное и неудобное, сколь постыдно смущающее. Племя дрогнуло. Метафоры и улыбки, символы и нюансы этого тела буквально осклизли от подтекста. Публика представляла собой губку, которая впитывала нюансы и метафоры. Зрители могли ухватить символ почти в абсолютной темноте. И они поняли. Они жаждали мученичества, трагедии на вершине трагедии и лишили достоинства эту звездную штучку, даже ободрали волосы на лобке, чтобы яснее и побесстыжее видеть. Но одним быстрым движением она превратила их из зрителей в подглядывающих — примерно наказала, примерно потрясла и заставила ощутить вину. Поистине театральный эффект. Ли увела стражников за кулисы.

Между тем пьеса кончилась: Ли вернулась в накидке и добормотала последнюю сцену. Все, кому было суждено умереть, как и положено, сгинули. Но племя ничего этого не видело — людей ослепил огонь, и на сетчатке глаз все еще мерцали прежние отсветы и искорки: никто не различал ни могильного холма, ни тайного состояния плоти, ни места, где обрекли на смерть Антигону. И не слышал ничего, кроме бурления собственного недоумения.

Смотался Хор, на сцене осталась только стража, но это никого не волновало. Потухли прожектора, сцена почернела, затем актеры появились на поклоны и, измотанные, со страхом ловили выражение глаз клана. Послышались редкие хлопки. Легкой, покачивающейся походкой вышла Ли, с каменным, даже сердитым лицом и сияющими глазами. Труппа расступилась, она стояла с высоко поднятой головой и своим знаменитым лицом гнала черноту прочь. Коллективное сознание скамей билось в поисках ответа, наконец наступило хрупкое равновесие. Хлопки замерли. А потом жутко, как только бывает в толпе, весы качнулись, и одна чаша перевесила другую. Решение принято: вещица хорошая, нет, гениальная, сказочная. Послышались отрывистые, лающие восклицания восторга, такие редкие в Англии. А потом, как отравляющие газы, Ли накрыли крики и аплодисменты. Публика вскочила с мест, и только тогда актриса холодно, сдержанно кивнула. Труппа смотрела с немым почтением. Нет, она не одна из них. И никогда не станет. Совершенно иное существо. Они — краски и ветер; Ли — кремень и сталь, несказанная искра — звезда. Что за звезда! Какая совершенная звезда!