Побратимы - [95]

Партизаны смеются.

Кто-то по привычке говорит спасибо, и Медо отвечает:

— Немато за що! — И поясняет: — Хлеб це ваш, русский. Благодарить немато за що.

Следующей ночью вместе с отрядом Николая Котельникова мы с Бабичевым и Колпаковым идем в Яман-Ташский лагерь. Немилосердно петляя, дорога то ведет в каменистое русло Бурульчи, то снова уводит в сторону.

Повернув к реке, вдруг останавливаемся. Низина у реки озарена пламенем костров. Кто это? Наши в балках не ночуют!

— Ого-го! — подает голос Котельников. У костров сразу заметались тени, щелкают затворы. Берем автоматы на изготовку и мы.

— Кто вы? — доносится от костров. — Я Саша Пичакли.

— Саша?

Все круто меняется. В одно мгновение сбегаются десятки людей и долина оглашается радостными криками.

Мы принимаем новый рапорт. Он звучит на словацком языке, ставшем нам уже близким и понятным.

— Скупина[70] словацких воякив прийшов на лес, до вас и до Виктора Хренко…

— Откуда вы?

— С-под Херсону. От Большой Копани та Брылевки.

— Это вы третьего дня воевали под лесом?

— Мы. Нас немцы догонювали, але ми отбивалися.

— И на машине проскочили в лес?

— Проскочили и машину сховали. А потом три суток не знаходим ни партизанов и ни машины. Уже уморили себя гладом. А долоясуе вам старший сержант Юрай Жак. Зо мною мои приятели. А приводювали нас на лес четыре ваших партизанов: Саша Пичакли, Иван Алексенко, Николай Горной, Леонид Иванов…

Как и в тот двенадцатый день июля, когда произошла первая встреча со словаками, обнимаемся с каждым и так же, как четыре с половиною месяца назад, вслушиваемся в новые словацкие имена: Юрай Жак, Цирил Зоранчик, Иозеф Белко, Франтишек Шмид, Виктор Новак, Штефан Capo, Рудольф Томчик, Филипп Благо, Рудольф Замечник, Венделин Новак, Штефан Дудашик, Иозеф Грман, Павел Лилко, Клемент Кленчи, Ян Дермен, Грегор Бакеа…

Мы приглашаем гостей к большому костру и, пока Котельников с Козиным решают, чем накормить проголодавшихся друзей, слушаем полный драматизма рассказ о словацкой дивизии, о ее солдатах-антифашистах, о том, как они работали, как бежали к партизанам.

То дополняя друг друга, то перебивая и споря, они говорят с жаром. За их плечами много добрых дел. Каждый из них горит желанием отдать всего себя, весь боевой опыт, все помыслы нашему общему делу.

За разговором не заметили, как прошла ночь. В лес вошло утро. Над горами встает солнце — ясное, по-южному теплое.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Свежий ветер

Я тем завидую,

Кто жизнь провел в бою,

Кто защищал великую идею.

С. Есенин

— Говорит Москва!.. От Советского Информбюро!..

Люди оставили свои дела и сгрудились вокруг радиоприемника. Голос диктора доносится из наушников слабо, а нам кажется, что его слышит весь Яман-Ташский лагерь.

— Передаем оперативную сводку за первое ноября тысяча девятьсот сорок третьего года… На Перекопском перешейке наши войска, продвигаясь вперед, вышли к Турецкому валу… Стремительным ударом наши бойцы опрокинули противника, преодолели Турецкий вал и прорвались к городу Армянск. Этой победой советских войск закрыты и отрезаны все пути отхода по суше находящимся в Крыму войскам противника…

Давно уже звучит бравурная мелодия марша, а мы все еще стоим, как зачарованные.

Как громко трубили гитлеровцы: «Крым — грозная для большевиков твердыня… Побережье Крыма опоясывает несокрушимый германский вал!» А какие расчеты строил Гитлер в надежде на крымскую крепость! Задержать под Крымом южное крыло фронта. Обескровить тут Красную Армию. Укрепить свой престиж, чтоб удержать в упряжке балканских и иных союзников.

И вот Турецкий вал — этот самый мощный рубеж крымской крепости прорван! С ходу прорван!

Сильные руки подхватили радистов, и в мгновение ока Степан Выскубов с Николаем Григорьяном оказались в воздухе.

— Ура!

— Слава! Армии нашей слава!

— Перекоп наш!

— Даешь Крым!

Борис Голубев целует Петра Романовича. Коля Шаров и Вася Буряк стиснули друг друга в объятиях. Ветераны Мирон Егоров и Семен Мозгов — оба со стальными нервами, — но и они не сдержали слез, растирают их по задубленным щекам. Влажнеют глаза у Леши Калашникова и Саши Балацкого. Подбегает Федя Федоренко, и дружеские руки обнимают его. К вершинам деревьев летят шапки, пилотки, самодельные панамы.

Радостная весть подняла весь лагерь. Бегут Котельников и Свиридов. Появляются и Белко с Жаком. Спешит румын Караман.

— Что тут? Добрые вести?

— Да, друзья, Перекоп уже наш!

— Ура!

— С победой!

А вот еще одна радостная новость: Красная Армия уже возле Керчи. Она перешла Сиваш!

Вестовые стремглав помчались в отряды, и там тоже гремит мощное «ура». Крики радости эхом отдаются в скалах, и кажется, весь лес превратился в огромный митинг. Слова летят по лесу разные, но смысл у них один: в Крым ворвалась военная буря — неудержимая, освободительная, долгожданная!

С востока дует свежий ветер. Небо ясное, светлое. Весело сияет солнце над горами. И горы, припудренные первым снежком, выпавшим ночью, посветлели. Они, кажется, раздвинули свои могучие плечи — наваливай любую новую ношу, не согнутся, вынесут. Лес искрится иглами инея, хлопьями снега. Только низины все еще хмурятся туманами. Густые, молочно-белые, они до краев заполнили долину Бурульчи, сползают по ее скатам вниз, к северу. Только что вернувшиеся с задания Клемент Медо и Белла рассказывают, что севернее Джанкоя поезда уже не идут. Джанкой запружен войсками и техникой. Автомобильные колонны и толпы немцев откатываются от Перекопа. А от Керчи и Феодосии потоком подходят эшелоны и вереницы грузовиков — тоже с войсками и техникой.