Побратимы - [86]

Едва начался завтрак, как в комнату вбежала большая овчарка. Следом за нею вошла модно одетая девушка со стеком.

— Мама! Со мною Костя и его друг.

Минуту спустя вошли офицеры СД. Знакомство, минутная суета за столом, и за завтраком уже сидела вся компания. Напротив сел друг Кости. В противоположность Косте, говорящему по-русски, он молчал, часто поглядывая на Алексея.

Завтрак затянулся: тосты, закуски, опять тосты.

Было очень жарко, да и оделся Алексей тепло, собираясь в лес. Кроме того бросало в жар от острых взглядов, которые метали на него то хозяйка, то Костин друг. А Костя подсел к Алексею вплотную, и, положив руку на колено партизана, спрашивал:

— Скажите откровенно: что говорят русские крестьяне по поводу мира с Германией?

— Русские всегда за мир. За справедливый, конечно, — отвечал партизан, отправляя в рот кусок ветчины.

В кармане Калашникова лежала мина. На колене, чуть пониже кармана — рука немца. Алексей чувствовал себя так, будто у ног его шипел готовый взорваться снаряд.

Пот заливал глаза, но доставать платок из кармана брюк было опасно:

— А что они понимают под справедливым миром? — не унимался Костя…

Все время, пока прощался с Ющенко и договаривался с ним о новой встрече, пока шагал по улицам и находился в квартире Лидии Котляровой, казалось: обильно течет пот, острыми взглядами в душу лезут жена Ющенко и молчаливый фашист, Костя прощупывает разговором о мире, а его рука все еще сжимает колено и вот-вот «накроет» мину.

На Садовой, двадцать четыре, Калашников инструктировал Лиду:

— Если Ладислав или Ян приведут человека и тот назовет себя «Медик» — спрячь его в подземелье. А если словаки скажут, что «Медику» нужны медикаменты, передай им мины и гранаты.

— Понятно, Леша.

— А теперь беги к Дусе Глобиной. Скажи: через полчаса буду у нее. Прямо сейчас идем с ней в лес.

— Днем? В лес? — остановилась в растерянности Лида.

Не бойся. На рожон не полезу. Вот погляди. Алексей достал из бокового кармана пиджака две бумажки и прочитал:

— «Предъявитель сего Аджи-Умеров Аблямит является учителем Тернаирской школы Симферопольского района…» А это вот — пропуск в Симферополь. Сейчас проставлю в нем дату и — морской порядок.

— Все равно, Леша, днем в прилесной зоне опасно, — тревожилась Лида. — Хватают там без разбору.

— Все наше дело, Лидуся, опасное.

— Дождись ночи, — упрашивала она Лешу.

— Нельзя, Лидуха. Важная встреча произошла. Пойми! Операция новая подвернулась. Слетаю в лес и вернусь. Беги! Времени у меня в обрез.

…До села Тернаир, где кончался рейд «учителя Аджи-Умерова» и начинался бросок партизанских ходоков, оставалось еще километра три.

С мешком за плечами Алексей Калашников шел впереди. За ним спешила помощница — Дуся Глобина, низенькая толстушка. Она то и дело перекладывала с плеча на плечо свой тощий мешок, часто семенила короткими ножками, стараясь не отстать.

Не оборачиваясь, Алексей торопил девушку:

— Прибавь оборотов, курносая. Не отставай!

Та нагоняла, потом вновь оказывалась позади.

— Шире шаг, Дуся, шире!

— Вон, на бугре жандармы!

Алексей не сбавляет шаг. И не поворачивает головы.

— Вижу, — спокойно роняет он. — Идем, Дуся, не бойся.

Девушка бегом догоняет Калашникова. Семенит рядом. Кажется, что она старается спрятаться за его сильную фигуру. А слева, по склону холма, вытянувшись в цепь, с винтовками наперевес бегут жандармы. Их много — больше сотни, пожалуй.

— Прямо на нас наступают! — голос девушки дрожит. — Бежим, пока не окружили.

Калашников стал. Строго глядит в округлившиеся от страха глаза девушки.

— Дуся! Слушай меня! Учитель Аблямит и его жена рады жандармской охране. Понимаешь? Рады. Перестань пучить глаза. Улыбайся! Слышишь? Улыбайся! И когда они прибегут, тоже улыбайся!

— Хорошо! — мучительная улыбка кривит кругленькое личико девушки.

Калашников видит на лице Дуси страх и понимает, что в этом страхе — опасность.

Надо немедленно подавить его. Иначе…

И он раскатисто смеется.

— Ха-ха-ха! Не могу! Ей-богу, не могу! Кто ж так улыбается?

Пристальный взгляд девушки не отрывается от лица Алексея. Постепенно его спокойствие передается и ей. Углы пухленьких губ приподнимаются в улыбке — робкой, но все более похожей на настоящую.

— Вот это другое дело.

Леша трогает пальцем кончик ее носа.

— Так держать, курносая! Не трусь. Смелости ты, видать, не обучена. Придется как- нибудь рассказать…

Девушка семенит рядом, снизу вверх заглядывает Леше в лицо. Она чувствует твердость в его голосе, и ей становится легче. А жандармы все ближе и ближе.

— Может, увильнем как-нибудь, Алеша?

— Бегством от пуль не спасаются! Не страшны нам жандармы, не страшны! И знай: нет фрица, которого нельзя обойти.

— Но они такие разъяренные.

— А ты не смотри на них.

Дуся отворачивает лицо. Но слухом она улавливает топот, выкрики команд и, кажется, даже тяжелое дыхание бегущих. Они уже совсем близко. Вот уже перебегают дорогу и…, не оглядываясь на путников, удаляются.

— Окаянные! — тяжело вздыхает девушка. — Надо же так подгадать со своими проклятыми учениями. Сколько страху приняла!..

Когда обстановка разрядилась, Алексей заговорил по-другому:

— Страху, говоришь, приняла?