Побратимы - [136]

Вечер мы встретили на прежних позициях: отряды — по обе стороны балки. Раненые в домике. А противник на сопке «700». Немцы жгут костры, стучат котелками.

— Разжигайте и вы костры, — говорю командирам. — Грейтесь, готовьте ужин, сушите портянки.

Бегу вниз, к раненым, и натыкаюсь на группу бойцов. Они молча стоят вокруг лежащего на снегу партизана.

— Ранен? Убит?

— Убит… Подскребов. Оторвало ему ноги…

Он лежит на спине. Лицо его искажено болью. Снег под ним черен от крови.

Андрей, Андрей! Как тяжело прощаться с тобой!..

Бойцы бережно переносят его под скалы. Кто-то делает надсечку на камне.

Потерь много. Вот лежит старик с палкой в руке. Рядом застыла женщина, в ее объятиях бьется ребенок. А вон, в стороне — дети: один ничком, ручонками обнял землю, другой распластался на снегу и полными смертного ужаса глазенками впился в небо; третий свернулся в комочек и приник к камню, укрытому снегом, будто в прятки играет. А под ними алеет снег, словно горит…

Домик-госпиталь остался невредим. Кругом воронки, сбитые сучья, а сюда, к счастью, не попало. В оконных проемах висят плащ-палатки, в дверном — одеяло. Внутри заметно теплее. Только дымно и сумрачно. Пол весь занят ранеными — ступить негде.

— Здравствуйте, товарищи!

Отвечают нестройно, бесцветными голосами.

— Натерпелись?

— Намерзлись.

Сообщаю им, что всех унесем в скалы. Но раненые возражают.

— Померзнем на снегу. Загнемся.

Пора возвращаться на КП. Там собираются командиры. Вдруг знакомый голос:

— Николай Дмитриевич! Это я, Кулявин.

— Ваня?! Живой!

Голос дрогнул и оборвался.

— Куда тебя, Ваня?

— В грудь гады… Подплываю вот.

— Ваня, дорогой! — пытаюсь подбодрить парня. — Не отчаивайся, рана в грудь тоже разная бывает. Вон Степан Подковский. Целую очередь принял в грудь. Изрешечен был. А вернулся. Опять вон воюет.

— Я вот что… — будто не слыша меня, продолжает парнишка. — С Семеном Ильичей… Тогда, летом… Тут шли, по Васильковской… И с вами тут невдалеке встретились. Помните? И я вам свою карточку оставил… Первая встреча тут… и последняя…

Он говорит тяжело, сквозь боль… сквозь рыдания…

На совещании командиров решаем: половина бойцов идет по лесу собирать население, чтобы увести в другой район. А 23-й отряд во главе с комбригом Соловьем должен до рассвета унести всех раненых и спрятать в скалах. Тех же, кто способен держаться в седле, увезем на лошадях.

— Ночь — время партизанское. Идите, товарищи. Действуйте, — торопим ребят.

Ночь выдалась ясная, светлая. Тихо, только слышны голоса бойцов, собирающих разбежавшихся жителей.

— Ого-го-го! Давай сюда-а-а!

Двадцать один час: собрано человек пятьсот… Двадцать два — жителей уже больше тысячи… Разгораются костры. Дети тянутся к теплу. Потерявшиеся находят друг друга, раздаются радостные возгласы.

Отрядные комиссары и политруки обращаются к населению:

— Товарищи! Разберитесь по десяткам! Составьте сотни.

Двадцать два тридцать: собралось тысяча двести жителей; еще через несколько минут — тысяча пятьсот… Костры горят жарче, и стало их больше — теперь горит вся гора.

Вдруг слышим гул в небе. Сюда летят самолеты.

Хватаем из костра недогоревшие головешки и бросаем в снег. Снегом закидываем очаг. Костра как и не было. А в лагере огни еще есть.

— Возду-у-у-х!

— Гаси живей! Быстро!

Взгляд невольно падает на высоту «700». Она по-прежнему ярко освещена. Фашисты уверены, что это их самолеты.

Вдруг радостные возгласы:

— Наши! Вон, сигналят!

В небе мигают огоньки — красный, зеленый, белый. Ведущий сигналит бортовыми огнями. За ним, ревя моторами, идет эскадрилья.

— Прилетели!

— Молодцы! Соколы наши!

Стартовая команда вмиг разжигает костры. И вот в звездном небе видны белые купола парашютов: один, другой, еще два… всего восемь.

Партизаны бегут за дарами Большой земли.

Гора ликует. В воздух летят шапки, люди обнимаются, целуются.

— Ура! Ура! Бомбят!..

Небо прошивают цветные фосфорические нити трассирующих пуль — немцы бьют по самолетам. А те заход за заходом сбрасывают бомбы. В южной части лесного массива, где-то у 3-й казармы, сверкают огневые всплески, оттуда доносится тяжелый грохот бомбовых взрывов.

— Спасибо, родные! — кричит гора Токуш.

…4 января 1944 года. День немецкого наступления девятый. Северо-западный угол Яман-Ташского лесного массива. Ни одной стычки в течение восьми суток тут не было. Примыкающие села служат местом стоянки резервных частей карательного корпуса.

Под боком у этих войск и расположились три отряда 5-й партизанской бригады: 3-й, 6-й, 21-й. Тут и часть раненых, и две тысячи гражданского населения — все, кого удалось собрать после вражеского налета на Васильковскую.

Мы тщательно замаскировались и сидим в укрытиях.

Вот только утро выдалось не партизанское. Оно разгорается ясное и солнечное. Все видно, как на ладони. Нас клонит ко сну, просто валимся с ног от усталости. Весь гражданский лагерь спит. А мы с Сендецким, отгоняя дремоту, обсуждаем создавшееся положение. Оба то и дело поглядываем на стрелки часов. А они будто застыли. Всего лишь десятый час показывают. Впереди еще целый день.

— Ай-яй-яй!.. Что ж это делается? — раздается вдруг полный досады голос Василия Ивановича Сендецкого. — Какой провал!!!