Побратимы - [17]

— К чему? — полюбопытствовал Антропов.

— К всеобщему застою прогресса и культуры. Ни одного исторического фильма нельзя будет посмотреть. Как его без лошадей снимешь? Гусар, уланов, красных дьяволят на велосипед не посадишь…

Конечно, Генкина беседа тут ни при чем, но Антропов начал курить наравне со всеми. Я тоже до службы не курил. А тут пристрастился. Да и как не пристраститься, если самый обыкновенный перерыв именуют перекуром. А еще такое бывает: объявят этот самый перекур, а тут куда-то сбегать надо, что-то принести. Кого посылают? Некурящего. Раз сбегаешь, другой принесешь, а потом волей-неволей курить станешь. Как все, так и я не обсевок в поле.

… К портсигару прапорщика Альхимовича потянулись со всех сторон солдатские руки. Понятно, у каждого свои имеются. Но тут случай особый: сам ротный старшина угощает.

— Спрашиваете, когда отъезд ваш намечается и куда? — повторил Генкины вопросы Альхимович, пряча в карман опустошенный в один миг портсигар. — Секретов тут нету. Скоро отъезд. Срока точного не знаю. Однако скоро. А куда — этого, сами понимаете, и ротный не знает. И комбат, думаю, не знает. Может, как говорилось с первого дня, в Группу войск. А может, и еще куда. Словом, эти вопросы Генеральный штаб решит.

Вот ведь, Генка, какие мы с тобой, оказывается, шишки на ровном месте. Разумеешь? Сам Генеральный штаб решает, куда направить Климова да Карпухина.

— Что же мы сидим-то? — спохватился прапорщик. — Футбол скоро начнется.

И мы наперегонки, как в детстве, мчимся на стадион, чтобы успеть занять места поближе к центру поля. Но куда там! «Прокурили» все самые лучшие места. Пришлось идти на другую сторону, рассаживаться против солнца.

Едва мы устроились, как кто-то сзади цепко обхватил мою голову руками. Я вскочил на ноги.

— Боже мой, Цезарь… Привет, дружище! Какими судьбами?

— Так нынче наши футболисты с вашими играют. Я с командой и пристроился. Специально тебя и Генку повидать хотел. Как у вас дела-то?

— Как сажа бела, — ответил за меня Генка. — По выговору с занесением влепили обоим. И в город ни разу не пустили…

— Н-ну? — удивился Кравчук. — А у меня как будто все в ажуре. В политехнический поступаю.

— Поздравляю, Цезарь.

— Спасибо.

— А Марина? — спросил Генка.

— Все нормально. Я ей про вас рассказывал. Просила привет передать при случае…

Начался матч между нашей «Броней» и «Молнией» из части Крохальского.

Жара, что ли, подействовала на футболистов — они пешком ходили по полю, то и дело выбивали мяч в аут. Ряды болельщиков начали заметно редеть. И мы тоже выдержали только один тайм. Вместе с Кравчуком пошли к своим палаткам. Сходили к речке. Заглянули в столовую.

Рабочий по кухне, оказавшийся Генкиным знакомым, принес нам графин квасу, ледяного, ядреного.

— Вот, старик, на какие напитки перешел твой покорный слуга и почитатель Геннадий Карпухин, — проговорил Генка и залпом осушил кружку.

— Напиток хаять нельзя — добрый. А в такую жарищу — самая благодать, — похвалил квас Цезарь.

— И я про то же самое, друг дорогой, хоть поэт и утверждал совсем иное по поводу взаимоотношений класса и кваса. Но ведь мы-то не класс, а орудие в руках класса…

— Философствуешь по-прежнему?

— По-прежнему, и даже еще больше, — заметил я.

— А что ж остается делать? Еще, что ли, по одной? Эй, земляк, — крикнул он в раздаточное окно. — Не найдется второго графинчика?

В окне показалось лицо солдата.

— Чего орешь, не в лес пришел, — осек он Генку.

— Милый, ты уж лесом-то не пугай. Сообрази-ка лучше еще один графинчик. Со льда, дорогуша… Понимаешь, гостя принимаем. Из соседней части. Не ударь в грязь лицом, гвардеец… Мы к тебе, с твоего позволения, еще ужинать придем. С другом. Можно, да?

Солдат махнул рукой:

— А куда же вы денетесь? Приходите. Нынче по раскладке гидрокурица с толченой картошкой. Вкуснятина!

Солдат скрылся, оставив нас в неведении по поводу второго графина. Однако вскоре вышел с большущим запотевшим от холодного кваса бидоном.

Генка чуть не подпрыгнул от радости.

— Видал! — торжественно воскликнул он, обращаясь к Цезарю. — Видал, как танкисты гостей встречают? Хлебного квасу от пуза! Спасибо, земляк, — он похлопал по плечу солдата, принимая у него бидон. — Присаживайся с нами. Люблю, брат, людей, для которых моральный кодекс — высшая норма поведения.

Солдат улыбнулся.

— Да уж вы тут сами попотчуйте гостя, у меня дело стоит.

Солдат уже собирался уйти снова на кухню, но Генка его остановил.

— Слухай, земляк, хоть ты в основном блюдешь моральный кодекс, но я тебя все же попрошу: искореняй ты из языка своего грубые слова. Это же некрасиво, милый, камбалу, почти благородную в общем-то рыбу, гидрокурицей называть. А толченая картошка — это, по-твоему, звучит? Она называется пюре. Понял? Может, повторить по буквам?

— Я вот сей же час дежурного покличу, он тебе растолкует по буквам, — сердито сказал солдат и решительно скрылся за дверью кухни.

— Вот так, старики, и начинаются локальные войны, — подытожил Карпухин.

— Я про тебя в газете читал, Гена. Здорово Валерка расписал, как ты на пожаре отличился. Ну, думаю, переменился Карпухин, а ты без баланды не можешь, — сказал Кравчук. — Тяжело тебе будет, помяни мое слово.