Побочный эффект - [4]

А затем, как раз тогда, когда он наслаждался в Мексике медовым месяцем со своей третьей женой, ему вручили вызов в сенатскую подкомиссию по расследованию организованной преступности.

Хотя Манчини постоянно хвастался тем, что в жизни своей ни одного дня не болел, холестерин понемногу начал скапливаться на стенках двух разветвленных пучков сосудов, питающих его перегруженное работой сердце. Как только самолет, на котором он летел в Вашингтон, поднялся в воздух, тромб (образовавшийся вследствие сложного биохимического взаимодействия между тромбоцитами и отложениями холестерина) заблокировал верхнюю правую сердечную артерию, лишая сердце кислорода и необходимых питательных веществ.

Сначала Манчини решил, что боль под ложечкой — это не что иное, как несварение желудка, вызванное наспех съеденным ужином, где было немало chile verde и frijoles,[1] но, поскольку боль захватила левое плечо и опустилась вниз по руке, его осенила страшная догадка: инфаркт миокарда.

Пилот, изменив курс, сел в Хьюстоне, и Манчини срочно доставили в Техасский медицинский центр.

Он долго пролежал в реанимации, затем его подвергли тщательному обследованию, которое выявило, что инфаркт нарушил работу сердца. Более того, нарушение оказалось такого рода, что оно исключало операцию. Медики спасли ему жизнь, но больше они практически ничем ему помочь не могли. Отныне его судьба была в основном в его собственных руках.

По-видимому, примирившись с мыслью о том, что теперь ему суждено вести жизнь человека неполноценного, он возвратился в Нью-Йорк, заменил своего повара-француза специалистом по диете, перестроил у себя в особняке зал для игры в сквош, превратив его в хорошо оборудованную клинику для лечения сердечно-сосудистой системы, и объявил, что уходит от дел. Отныне, говорилось в заявлении, он намерен посвятить себя только политике дальнего прицела.

И все так и шло до вчерашнего вечера, когда обращение президента к народу привело его в такую ярость, что его чуть не хватил второй инфаркт.

— Джентльмены, я собрал вас сегодня, чтобы обсудить, какую позицию мы, как корпорация, займем по отношению к законопроекту о контроле над оружием, — начал Манчини, как только все руководящие сотрудники уселись за столом. — Итак, какие будут предложения? Лучше нам будет или хуже, если установят более строгий контроль над продажей оружия? — Он оглядел присутствующих. — Билл, твое мнение?

Билл Брэкмен, редактор одной из газет Манчини на Западном побережье, последнее время был в немилости у нью-йоркского начальства. Всего неделю назад Манчини передал ему по телетайпу послание, где в таких выражениях отзывался о его редакторских способностях, что на письменном столе Брэкмена потускнела полировка. Сейчас представлялся случай реабилитировать себя в глазах босса.

— Хуже! — высказался он, уверенный, что именно такого ответа от него ждут. — Помимо всего прочего, это явное нарушение второй поправки.

— Вторая поправка только гарантирует право штата на вооруженное ополчение, — отпарировал Манчини. — В ней нет ни слова о том, что частные лица имеют право приобретать оружие.

Брэкмен с шумом выдохнул воздух, как бы показывая, что это одно и то же.

— Я знаю, такой аргумент всегда приводят сторонники более строгого контроля над оружием, — принялся оправдываться он, решив, что Манчини ищет повода как-то его уязвить. — Тем не менее я убежден, мы можем доказать, что подобный закон идет вразрез с конституцией.

— Разумеется, можем, но есть ли в этом необходимость?

Брэкмен бросил взгляд на развешанное над камином оружие.

— Да, я считаю, что есть, — теперь уже не колеблясь, заявил он.

— Почему?

— Почему? — Брэкмен обеспокоенно заерзал в своем кресле. — Ну, во-первых, таким манером мы наверняка утрем нос президенту!

Манчини забарабанил пальцами по столу.

— Ты думаешь?

— Да, мистер Манчини, — ответил Брэкмен, радуясь, что никто не в состоянии заметить, что во рту у него пересохло, как в пустыне Мохейв.[2] — А вы — нет?

— Я — нет, — ровным тоном отозвался Манчини. — Я считаю, что этот мерзавец именно того и добивается, чтобы мы выступили против усиления контроля над оружием… А теперь позволь задать тебе еще один вопрос: зачем, по-твоему, он сидел и ждал последнего года своего второго срока, чтобы выпустить на свет божий такого гада, как этот идиотский законопроект?

— Я… — Брэкмен в отчаянии оглядел сидевших за столом, но они изо всех сил старались не встречаться глазами ни с ним, ни с Манчини. — По-моему, он рассчитал, что реальная возможность вписать этот проект в свод законов появится у него только тогда, когда на улицах станет по-настоящему опасно…

Пальцы Манчини, все громче и громче отбивавшие барабанную дробь на столе, вдруг замерли.

— Чепуха! — резко бросил он. — Президент отлично знает, что у него нет ни единого шанса вписать свой проект в свод законов! И могу добавить кое-что еще: этот сукин сын и не хочет его вписывать. И ничего общего вся эта шумиха с реальным контролем над оружием не имеет. Она поднята лишь затем, чтобы, когда президенту придет пора уходить, посадить в Белый дом Форрестола.

— Генерального прокурора? — недоуменно вытаращил глаза Брэкмен. — В Белый дом?