Побеждая — оглянись - [5]

Книзу от градцевых городней селились простолюдины: смерды-чернь, земледельцы и люди охотные, челядь и изгои. Селились как придётся, строились на время — при первом же побоище всё погорит и, трудами нажитое, серым пеплом по ветру уйдёт, стечёт под грозами мутными ручьями.

А вокруг града Веселинова, как птенцы-глуздыри под крыльями у взрослой птицы, укрывались малые веси, из года в год множились. Из дальних мест, с беспокойных окраин люд по своей воле оседал под княжью руку, чуял силу Келагастову и в опеку его верил больше, чем в опеку других риксов. Также и югры шли, но принимали их недружелюбно, и селились они отдельно.

Чтобы побольше пришлых привлечь и тем самому стать сильнее, указал Келагаст ничего не брать с них в первый год, а во второй год брать лишь половину того, что от остальных в полной мере берётся. Тем дать окрепнуть пришлым, на новом месте обжиться. Про такое заслышав, потянулись к Веселинову сбеги от иных риксов. Приходили по многу. Первым делом к князю на поклон шли, спрашивали про ослабление полюдья[8], а, получив утвердительный ответ, вторым делом брались раскорчёвывать для себя поля-ляды.

Риксы же соседние, вотчинные князья, да и югорские князьки тоже были сильно обеспокоены этим, они стали со всех сторон слать Келагасту-риксу послов с жалобой-обидой. Дескать, Веселин-княже, чем ты лучше нас, что данников наших не по праву пригрел, сбегов подлых прикормил? Верни назад беглых, не уменьшай нашего полюдья! Должны быть наказаны сбеги за самовольство!

Келагаст хорошо знал, чего хотел. Нраву буйному дал волю: обозлился на всех риксовых послов, с позором повыгонял их из своего градца — едва конями не затоптал, плетью по спинам прошёлся, выродками величал. Но и на том не успокоился. Силу знал свою! Утверждал единовластие Веселинова, поднял Келагаст нарочитую чадь, оделил оружием подначальную чернь и пошёл походом на князей, соседей своих. Против Глума особо зол был, потому как извека с ним соперничал. И удался поход Келагасту. Он Глума строптивого и подозрительного сломил и иных подавил риксов. Сами же сбеги в числе первых лютовали, готовы были прежних господ своих до последнего чада вырезать. Но сдержал их Келагаст. От избитых риксов с благосклонностью принял мировую, всех до единого померной данью обрёк и увёл заложников. И пуще прежнего возненавидели риксы Келагаста, но, обессиленные, залогом по рукам связаны были, ничего поделать не могли.

Теперь собирались, приезжали к Келагасту богатые послы из запредельных земель, спешили с ним союз заключить. И из свеев[9] были, и из словен, из леттов, и от неподвластной югры, и от югры восходней — они, и свеев, и леттов опасаясь, заметили возрастающую Веселинову силу и надеялись завести дружбу хоть с одним соседом. Не ошиблись они, всех послов принимал Келагаст милостиво.

Глава 2

а рождение Божево съехалась отовсюду именитая знать, риксы с нарочитыми мужами и чадами, челядь[10] их. Прислужных смердов оставляли дожидаться у ворот рядом с чернью Веселиновой. Им под открытым небом свой пир устроен был: бочки повыкатили, простую снедь принесли. Сами же именитые в чертоге собрались. С богатыми дарами пришли. Несли люльки, резные окрашенные куклы, льняные полотна и готовые одежды. Иные скот привели, дали оружие или сбрую. Были здесь и гости дальние: бьярмы и суумы, тоже югорского племени люди, широколицые, беловолосые, в длинных расшитых рубахах, с медными кольцами на висках, с янтарными браслетами на запястьях. Был и конунг свейский Бьёрн с десятком мужей отважных, как на подбор, рослых, молчаливых, рыжеватых волосом. Среди них скоп с арфой выделялся красотою своей: тонок, строен, нежен-бел. Глаза же остры и цепки у прозорливца. Всё подлавливает скоп, дружинный певец, взглядом своим. Торгрим — имя ему. Ещё и свойственники конунга были из припонтийских готов. Высокомерные и злые, держались особняком, при входе в чертог с оружием нехотя расставались, глядели-дознавались, куда уносят его, во всём спешили усмотреть Келагастово коварство.

За столами сидели тесно, плечом к плечу. Сидели на длинных дубовых лавах. А на столах теснота ещё большая: нож воткнуть между блюдами невозможно, только лишь малую солинку уронить. А челядью ещё более готовилось. Над жаром очажных углей целый олень подходил ко времени. Двое смердов тяжёлым воротом поворачивали тушу, медленно поворачивали, чуть заметно. Нерубленая дичина, она, известно, жар любит. Пламя некстати. Огонь сжигает и выпускает из мяса сок. А бездымный жар от прогоревших еловых шишек, от берёзовых полешек держится долго. Мясо в нём румянится, кроется хрустящей корочкой и пропекается равномерно, до самых костей. Между рёбрами туши всякой мелкой дичи понабито было вперемешку с корешками и травами: подсвинки, заяц, птица. Всё это вымочено в хмельном мёду и омыто квасом. Тушки тоже начинены, уже овощью. В какой-то из них спрятано Келагастом золотое кольцо. Кому попадётся оно, тому для младенца вторым после отца стать и особый подарок преподнести. Но не каждому такая тушка перепадёт, а только тем, кого сам отец в свой род пожелает, сына доверит. И уже одно то, что ты на своём блюде кольцо ищешь, честь для тебя немалая.