Побег - [27]

Вот над этой рекой любил стоять в студенческую пору Олег, глядя на вечнозолотой купол Исаакия и его могучую колоннаду. Здесь воссылал он мольбы перед экзаменами, здесь целовался (и романы, таким образом начатые, были самыми удачными и светлыми), здесь избывал свои молодые огорчения, мысленно выкладывая их скромной реке.

Олег пытался понять, что так сильно разволновало его сейчас. Почему он, не смущаясь, бормочет: «Моечка моя славная, как я рад, что ты все такая же простая и симпатичная!» Может быть, потому, что все это: и Мойка, и Исаакий, и неверное солнце, трижды спрятавшееся за облака в последние десять минут, — все это существовало и одновременно не существовало. Он с удовольствием ощущал теплую гранитную тумбу под рукою и легко поддавался этой жизни, этой реальности, полагаясь (может быть, напрасно) на то, что книга — всегда источник истины. По этой же причине Олег продолжал считать, что автор является философом и мудрецом, — другое дело, что уважать надо своих персонажей поболее.

С другой стороны, реальности не было. Все это была книга, выдумка, сплетаемый из словесной ткани фантом. Вообще, естественно-научное образование делает отношение людей к искусству двойственным. С одной стороны, естественники (в отличие от гуманитариев) часто обнаруживают перед ним абсолютную беззащитность, а с другой — иногда даже с какою-то злобой заявляют, что оно обман и надувательство. В отличие от грубого материального мира.

В Борунии, в которой Олег никогда раньше не бывал, он никогда не сомневался в том, ту ли Борунию изображает автор. Там авторитет автора был безоговорочен, так как Олегу не с чем было сравнивать страну, в которую зашвырнул его сочинитель. Заграница как предмет была вообще ему плохо знакома. В Питере же все бывали, и осудить автора или просто прицепиться к какой-нибудь мелкой детали мог любой.

Но бедной и симпатичной Мойкой сочинитель Олега убедил. Олег даже пошел к «Астории» и купил в буфете тоника, с приятностью глотнув кусачую и горьковатую жидкость, чтобы еще глубже почувствовать текущую минуту и чтобы еще и вкусовыми рецепторами переплестись с предлагаемой автором действительностью. Он посидел минуту в вестибюле, ощущая странную тягу к этому отелю, источнику драматических легенд. Но веселое солнце, снова выглянувшее из-за туч, вытащило его на улицу.

Между тем, будучи скорее выдумкой, чем реальностью, Питер стал казаться еще таинственнее и увлекательнее. Хмелил и кружился он, звал и звенел. Моя юность! Пробегала ты, кажется, совсем недавно в этом городе вечно прекрасном и, может быть, бродишь еще где-нибудь дворами Васильевского или по скверикам Петроградской, пугая голубей, как молодой пес. Не верю я, что бесследно и бессмысленно пропала ты, не люблю умерщвляющего слова «прошла», а тихо надеюсь столкнуться с тобою где-нибудь в этом не то выдуманном, не то взаправдашнем городе, раз уж занесло меня сюда благодаря дурацкой и хитрой книге. То-то удивишься ты, сперва не веря глазам своим, но постепенно узнаешь и ахнешь, и расспросам твоим и рассказам моим не будет конца.

Олег огляделся, но не в поисках юности, просто он почувствовал на себе чей-то взгляд.

Площадь была богатая, на ней повсюду чувствовался материальный достаток. У тротуаров стояли в основном новенькие иномарки.

Неподалеку он увидел скромные «Жигули». Именно из этих, чуть ли не единственных на площади Жигулей — «девятки» синего цвета — на Олега сверкнули чьи-то глаза. Взгляд был неприятный! Причем смотревший господин тут же наглухо прикрылся газетой. Был виден только огромный заголовок статьи, совершенно дурацкий: «Посмотрите вокруг: какая мерзость!» Разумеется, господин только маскировался, что читает, а сам подглядывал, потому что, когда встревоженный Олег приблизился, и он поднял темное, что называется, тонированное, стекло.

Это значило, что Олег был ловко обнаружен! Свобода кончилась!

Сердечный стук набирал темп, и противное чувство страха зарождалось в груди. Олег переборол себя и шагнул к машине.

Он собирался рвануть ручку, но дверца открылась сама. Олег узнал водителя: это был тот самый крепкорукий турист из Борунии. Он кивнул Олегу и показал на место рядом с собой.

Машина быстро набрала скорость. Господин вел машину спокойно и болевых приемов в этот раз не применял. Сказал:

— Приглашаю вас перекусить.

Особого радушия в этих словах не было, и Олег сухо отвечал:

— Что ж, не возражаю. Перекушу.

Они довольно быстро оказались в ресторане с вывеской «Золотая поджарка», за столиком на двоих. Господин заказал рагу из кролика, а Олег — шницель по-борунски, слегка удивившись встреченному в меню старому знакомцу.

Затем господин безмолвно уставился Олегу в лицо, проявляя привычную бестактность.

Разумеется, молчание господина было психологической атакой. Вежливость, проявленная во время поездки, также была показной. Высокомерие оставалось прежним, никуда оно не делось. Оно сразу обнаружилось, когда господин перестал корчить из себя тонкого психолога и заговорил.

— Поскольку вы не понимаете намеков, то я решил обратиться к вам напрямую.

— Это я решил обратиться к вам напрямую, — возразил Олег. — Вы забыли про мое письмо.