Побег - [45]

Народ не спешил расходиться и после того, как государь с вдовствующей государыней покинули площадь. Недолго повертевшись в гомонящей толпе, Юлий прошел к раскрытым воротам церкви, из жарко горящего зева которой раздавалось сладостно-унылое пение.

Он не решился войти в ярко освещенный храм, а остался на паперти среди народа поплоше. Спины придворных закрыли собой Святополка, но недолго — все опустились на колени. В глубине церкови открылся алтарь и воздвигнутый перед ним гроб — сияющее золотом сооружение, которое и скрывало в себе отца, великого государя и великого князя Любомира Третьего. Обок со сгорбившимся Святополком можно было приметить поникшую русую головку — без сомнения, Лебедь. Осиротевшие брат и сестра стали рядом, отделенные от свиты безлюдным пространством.

В сердце Юлия было пусто. Он вздохнул и спохватился, что попал в поток света, который изливался из церковных недр. К тому же он с досадой обнаружил, что, заглядевшись на Святополка с Лебедью, упустил Милицу. Миновав церковь, где покоилось тело мужа, она удалилась в сопровождении тесно обступивших ее дворян. Не у кого было теперь спросить куда.

Собравшиеся у озаренных светом церковных ворот люди слушали заупокойную службу с приличествующей неподвижностью. Не примечалось на лицах ни сострадания, ни печали, ничего определенного, словно люди и сами не знали, для чего сошлись, и с застылым упорством пытались это вспомнить. Нечто подобное испытывал и Юлий.

Неплохо было бы перекинуться словом с Лебедью, да, кажется, она собралась бодрствовать у гроба всю ночь. И трудно представить, чтобы сестру оставили при таких обстоятельствах одну. Не было доступа ни к Святополку, ни к Милице. А если припомнить десяток-другой надежных как будто вельмож, бояр и окольничих, то где их среди ночи искать? И какой прок от самых благородных и философски мыслящих людей в этом начиненном сверх меры соглядатаями гнезде коварства и колдовства?

Безрассудная вылазка Юлия представлялась к тому же и бесплодной. Оставалось надеяться разве на случай. Прошло, наверное, полчаса, он стоял в редеющей понемногу толпе, осеняя себя колесным знамением, когда это делали все вокруг, и поглядывал по сторонам из-под низких полей шляпы. Чадили и догорали закрепленные кое-где на стенах факелы. Изредка на стенах перекликались часовые.

Теряясь в сомнениях, Юлий оглянулся, когда отмеченный пышными перьями над головой и чертой меча сбоку человек с не совсем уместной при звуках заупокойной службы прытью поднялся по ступеням церковного крыльца и задержался у ворот, чтобы сдернуть багровую, в колыхании белых перьев шляпу. Он прошел на свет, на звуки смолкшего, словно насильно сдержанного, и вновь грянувшего, как удар под сердце, хорала.

Отодвинувшись в тень, Юлий ждал. Вскоре толпа на паперти раздалась. Понурив голову, приложив руки к груди, должно быть, в знак признательности и сердечной муки, спустился в сопровождении того же нарочного Святополк. Никого больше с собой не захватив, он прошел в ближайший заулок, который выводил к тылам Звездной палаты.

Юлий последовал за ними, отпустив их вперед шагов на двадцать. И вынужден был остановиться на углу: в узкой — три человека не разойдутся — улочке негде было укрыться, в холодном свете луны она просматривалась насквозь из края в край. Зато Юлий, осторожно выглядывая, хорошо видел, как нарочный отомкнул ключом низенькую дверцу и, почтительно пропустив Святополка, прошел за ним сам. Перед этим он оглянулся, не различая, конечно, Юлия, и, когда вошел, задвинул за собой засов. Это можно было понять по крепкому лязгу, который никак не спутаешь с мягким щелчком внутреннего замка.

Выждав десять или двадцать ударов сердца, Юлий пробежал коротенькую, опасно пустынную улочку и дернул все ж таки дверь — разумеется, запертую. Ничего не выдала и замочная скважина, напрасно Юлий заглядывал и прикладывал ухо. Да и трудно было бы ожидать, чтобы Святополк с нарочным остались у входа — здесь начиналась винтовая лестница, которая сообщалась с задней комнатой Звездной палаты, служившей обычно для государева отдыха. Туда они, значит, и поднялись.

Высоко над головой, стоило только отступить на пару шагов, мутно светили разноцветные окна палаты. Юлий снова вернулся к двери. Лихорадочно озираясь, он шарил по ее выпуклым заклепкам и по стене, словно бы пытался ухватить, нащупать отгадку где-то тут скрытого решения. Не умея совладать с возбуждением, опустился на колени и, ощупывая основание стены, камни мостовой, поймал комок глины или, может, высохший собачий кал — что-то такое, что надо было бы бросить. А он, постигая побуждение вместе с действием, принялся запихивать эту гадость в скважину — как раз почудилось там, в палате, что-то вроде шагов. Затолкал, сколько успел и обмахнул рукавом наличник, чтобы не оставалось следов. После чего едва хватило времени вскочить и добежать до конца улочки.

Укрывшись за углом, Юлий окончательно уразумел смысл и последствия своей затеи. Оставалось только наблюдать.

Загремел засов и вышел прежний нарочный, Милицын дворянин, как видно. Достав ключ, он принялся запирать дверь. Скоро послышалось чертыханье, человек выругался и оглянулся в сторону притаившегося Юлия, нимало, однако, не догадываясь, как близок он был в этот миг к разгадке приключившейся с ним неприятности. По некотором размышлении он отступил на два шага — точно как прежде Юлий, — чтобы взглянуть на окна, и снова вернулся к замку. Ключ заклинило. Не зная, на что решиться, встревоженный человек оглядывался все чаще, резко и злобно дергал ключ, а потом с очевидной неуверенностью вернулся в дом. Но не задержался там, а сразу вышел, не посмев, как видно, беспокоить своими затруднениями господ.