Побег из Северной Кореи. На пути к свободе - [8]

Несколько часов назад я составляла завещание. И вот они! Это чудо… Я вдруг немного устыдилась своего крика отчаяния, раздавшегося в то время, когда мать и сестра уже возвращались домой. Не слишком отважно. Кроме того, я написала маме слишком суровые вещи. Она нашла мою записку, оставленную на низком столике. Я затаила дыхание. Мама читала молча. Ее лицо не выдавало никаких эмоций, я никогда не узнаю, что она чувство вала. Моя радость поблекла…

…И полностью рассеялась, когда я поняла, что, вопреки всем ожиданиям, мать и сестра вернулись с пустыми руками. Поход в Раджин-Сонбон потерпел фиаско. Мне не могли дать никакой еды, а я была так голодна! Во рту у меня ничего не было после того безвкусного бульона, с тех пор прошло два дня. Я не осмеливалась показать, что ужасно разочарована.

У мамы после долгого бесполезного путешествия был измученный и растерянный вид. Чтение моего завещания ничего не исправило. Поскольку есть было нечего, мама налила себе стакан воды.

Ее взгляд блуждал по контурам темной пустой комнаты.

— Нам теперь остается только умереть здесь, — устало проронила она. — Мы все умрем.

В молчании она упала на залатанный тюфяк, лежавший вдоль кухонной перегородки, под окошком для передачи тарелок. Там в квартире меньше всего чувствовался холод. Мы с сестрой скорчились рядом с мамой. Нас обволакивала темнота. Я погрузилась в сон, последнее наше убежище. Нас измучил голод, надежды не осталось, но, по крайней мере, я теперь была не одна.

Утром до нас донеслись крики с улицы, но мы не двигались. Мама еще несколько часов неподвижно лежала на полу, словно уснула навеки. Груз на ее плечах стал невыносимым. Мама знала, что она — последняя наша защита от голода, заразной болезни, обрушившейся на страну три года назад и с каждым днем становившейся все тяжелее. С 1995 года члены моей семьи умирали как мухи, один за другим, и мы оказались следующими в списке. За два года мама потеряла сначала свою мать, потом отца. И месяц назад не стало нашего папы: его тоже унес голод. С закрытыми глазами мама, должно быть, видела этот бесконечный похоронный фильм.

Я год не ела лапши. Однако до 1994 года я никогда не чувствовала нехватки еды, поскольку моя мать, как я уже говорила, приносила домой остатки пищи из больничной столовой. Благодаря этому мы регулярно ели рис с кимчхи, нашим национальным блюдом из квашеной капусты и специй. Кимчхи — красное, острое и придает вкус! Однажды привыкнув, потом невозможно без него обходиться. Но с тех пор, как мне исполнилось девять лет, рис у нас был не каждый день: в больнице становилось все меньше продуктов. Вместо риса мама давала нам жидкую кукурузную кашу, я ее вовсе не любила. Я хныкала:

— Не хочу это есть!

Впрочем, я знала, что ничего другого нет.

С того времени государственный магазин около нашего дома стал почти бесполезен. Маленькое бетонное строение с железными решетками на двух окнах больше походило на тюрьму, чем на магазин. Все снабжение города официально должно было проходить через это мрачное место, поскольку, согласно социалистической догме, в Северной Корее все принадлежит государству. В принципе, в магазине можно было найти и школьную форму, и рис, и масло. Но часто — ничего. В течение двух лет магазин почти всегда был закрыт из-за отсутствия снабжения. Понемногу пайки на заводе стали нерегулярными, а потом их вовсе перестали выдавать. И каждый, чтобы выйти из затруднения, покупал и продавал, что мог, на «черном» рынке, янгмаданге (рынке, который власти терпели), или прямо на улице. На порогах домов выставляли вещи на продажу, чтобы на вырученные деньги купить еду. Цены на продукты взлетели.

Со времени побега из Северной Кореи я узнала, что мы стали жертвами «великого голода», опустошавшего страну в середине 1990-х годов. Еще и сегодня ни один эксперт не знает точно, сколько людей погибло в результате этой трагедии, которую отрицает правительство: по меньшей мере 500 тысяч. По данным некоторых неправительственных организаций — возможно, больше миллиона. В Сеуле я выяснила, что моя провинция, Северная Хамген, более всего пострадала от катастрофы.

Причины голода сложны и многочисленны. Прежде всего, распад Советского Союза в 1991 году дестабилизировал экономику, зависимую от помощи большого коммунистического брата. Из-за недостатка электричества постепенно прекратили работу заводы, в полях не стало удобрений, пайки сокращались, как шагреневая кожа. А потом, с 1994 года, наводнения добивали агонизирующее сельское хозяйство моей провинции. Немногочисленные запасы были отданы военным и элите, пока остальное население понемногу вымирало. Сначала дети, потом пожилые люди и женщины. Со времени моего рождения в середине 1980-х годов качество пайков все время ухудшалось, но с 1994 года резко уменьшилось их количество, поставки периодически отменялись. Официально работники магазина говорили о простой задержке. Между тем иногда мы по шесть месяцев ничего не получали.

Первой, в 1995 году, скончалась моя бабушка в Чхонджине. На следующий год пришел черед моего дедушки, отставного военного. Он не перенес лишений, его хрупкое здоровье не выдержало, когда прекратили выдавать государственные пайки. Моя мать узнала о трагедии из письма. Оно пришло много времени спустя после похорон. Вот так она не смогла попрощаться с отцом из-за медленной доставки почты. Закрывая глаза, мама, должно быть, думала обо всем этом.