Побег из Фестунг Бреслау - [130]
После этого они начали смеяться. Долго и истерично, словно дети.
— Гуттенберга, — буркнул Шильке, вытирая с глаз слезы. — Ну какой нормальный человек выговорит фамилию «Коллонтай»?
— Китайцы. Ну ладно, черт с тобой. Зато гоночная трасса будет имени Третьего Мая[84].
— А как это Третьего Мая может быть «имени»?
— Ты все время рассуждаешь не по-польски. А вот как вооруженные до зубов десантники и городские партизаны могут называться «Культурно-Научной Группой»? У нас все возможно.
Снова они начали смеяться.
— И когда? — через полминуты уже серьезно спросил Шильке.
— Через пару месяцев. Пока что русские глядят на нас, а особенно — на тебя. Пускай чуточку позабудут.
— Ну а… наше следствие.
Холмс затянулся табачным дымом.
— Именно.
Хайни, все еще осовевший, не мог согласиться с собственными мыслями. Иногда целыми днями он сидел, уставившись в собственные пальцы на ногах. Ничто его не интересовало, на все вопросы отвечал односложно, практически ничего не ел, хотя, как оказалось, Ватсон готовил превосходно, и захватил в единоличное владение должность кухмейстера группы. Наш бывший юный ефрейтор считал себя, скорее всего, изменником и дезертиром одновременно. До него не доходили аргументы, что если бы не Холмс, сейчас он торчал бы на Собачьем Поле в бараках, которые до этого времени занимали польские принудительные работники, где сейчас уже царил тиф, пищевые порции напоминали те, что в ГУЛАГе, а про медицинскую опеку можно было только мечтать. А ведь он мог попасть куда хуже, например, в лагерь Гросс Розен, в котором заключенных систематически заменяли военнопленными. Парень, опять же, мог узнать и про германские способы отношения к людям в концлагерях. Проигравшую армию вскоре должны были направить вскоре в окрестности Баку, как узнал Холмс. Но это всего лишь временный этап, откуда отдельных солдат должны были направлять в более морозные и не такие уютные регионы Советского Союза. Нет, никакие аргументы до юного разума не доходили.
Шильке решил взять парня на прогулку по городу в дидактических целях. Он понятия не имел, хорошая ли это идея, ведь Хайни все это уже видел, но, возможно, на спокойную голову, когда эмоции уже прошли, мальчишка сможет поглядеть не только на образ тотального разрушения. Не только на пожарища — на знак времени — но и на их значение. Так что они молча шли по жаре, пытаясь обходить самые большие кучи мусора. Нарастающая усталость позволяла срабатывать только простейшим рефлексиям, но ведь каждый, кто был здесь ранее, имел перед глазами картину цветущего города, что был здесь несколько месяцев назад. Еще столь недавно совершенный, западный город сейчас превратился в лунный пейзаж. Через какое-то невообразимо долгое время они прошли мимо последнего рубежа обороны с южной стороны — железнодорожного виадука. Дальше развалины находились в еще более ужасном состоянии, тем не менее, широкая улица выглядела намного лучше. Мусор от развалин отсюда убрал, поскольку наступающие русские должны были иметь проезжую дорогу для снабжения. Так что теперь они двинулись быстрей. И Шильке, и Хайни хотелось пить. Но тут Шильке обнаружил разрушенный пивоваренный заводик. Вообще-то его уже обработали мародеры, но в глубоких подвалах все еще сохранились громадные, подземные термосы, из которых можно было налить не до конца еще готового, зато идеально холодного пива. Он наполнил пивом большую банку, и таким образом снабженные, Шильке с Хайни добрались до Южного парка. Здесь даже деревья были расстреляны, но это было еще зимой. Сейчас же ничто не могло удержать разрыва зелени, как будто бы сама природа решила настоять на своем и заявить, кто здесь по-настоящему правит. Да стреляйте, людишки, убивайте друг друга, самое большее — земля обретет больше плодородия от вашей крови, вот и все. Ваши мелкие делишки старых дубов не интересуют. Казалось, что парк был кусочком Аркадии среди теней Гадеса. Присели они на стенке, являющейся фундаментом ресторана. Все выглядело именно так, как Шильке и предвидел, когда вместе с Ритой был здесь еще перед осадой, в изысканном окружении. Полякам после войны придется пить пиво, сидя только на фундаментах бывшей красоты. Зловещее предсказание исполнилось. Он же сам испытывал нечто странное. Что это? Тоска, ностальгия? Рита…
В себя Шильке пришел при виде странной телеги, которую тащила исхудавшая кляча. Вокруг повозки шествовала крестьянская семья: пожилой мужчина, жена и три дочки и совершенно не соответствующий им, судя по городской одежде, молодой человек.
— Во, а тут станем на попас, — заявил мужик. — Лесочек, милый такой, и озерцо. Конь воды напьется.
— Ой. — Женщин указала на Шильке в элегантном костюме. — А туточки оно начальство какое-то сидит.
— Ну, — сидит, — согласился пожилой и подошел поближе. — Пан начальство, а мы можем тут присесть, а?
— Присаживайтесь, — буркнул Шильке на своем ломаном польском. — Пива хотите? Еще холодное.
— Ой, так оно, так. Конь оно из озера напьется, а у нас сухо во рту от жары. Нигде ни ручейка, вообще ничего, а из лужи — словно кляче — людям оно пить и не пристойно.
