Победы и беды России - [209]
Несостоятельность этих идеологов от экономики самым убедительным образом раскрыта в опубликованной академическим издательством в 1992 г. небольшой, но весьма содержательной книге действительно серьезного ученого М. М. Голанского «Что ждет нас в 2015 году? (Экономический прогноз вместо утопий)». Уже с самого начала автор подчеркивает, что его книга выражает не «взгляды автора», но «объективные результаты исследования», и он последовательно стремился «избежать влияния идеологии» (какой бы то ни было; так, например, М. М. Голанский обнажает «идеологический», по своей сути, характер основополагающего марксистского понятия «прибавочная стоимость», которое совершенно не соответствует реальному положению вещей в современной мировой экономике). Книга М. М. Голанского издана, к сожалению, незначительным тиражом; между тем, познакомившись с нею, любой вдумчивый читатель убедился бы в заведомой утопичности целого ряда господствующих сегодня экономических «идей».
Но перейду к сути дела. Большинство влиятельнейших ныне «советников» рассматривают весь путь России после 1917 г. как полностью «ложный» и бесплодный, ведущий в безысходный тупик, и так или иначе призывают начать все с начала, или, говоря конкретнее, «вернуться» к дореволюционному состоянию (в частности, к принципам столыпинской реформы и деятельности крупнейших российских предпринимателей).
Целесообразно напомнить, что это последняя новация идеологов от экономики; всего лишь несколько лет назад они настоятельно предлагали «вернуться» в «досталинское» время, то есть к НЭПу. И, между прочим, уже тогда, в 1988 году, прозвучали чрезвычайно весомые возражения, однако никто не захотел их услышать. Я, в частности, имею в виду выступление М. Я. Гефтера в нашумевшем «боевом» сборнике статей «Иного не дано». Этот историк, в отличие от абсолютного большинства влиятельных идеологов, начал критически осмыслять путь страны давно, еще в 1960-х гг., и сразу же вступил в конфликт с господствовавшей тогда идеологией. А в книге «Иного не дано» он, весьма резко противореча остальным ее авторам, настаивал на необходимости усвоения, как он сказал, «того решающего, хотя еще и не осознанного до конца факта нашей жизни, который кратко, одной фразой, можно было бы определить так: после Сталина нам некуда вернуться — в досталинских временах нам уже нет места» (выделено мною. — В. К.).
Но это выношенное в процессе более чем двадцатилетних раздумий убеждение М. Я. Гефтера никто из «идеологов» не принял во внимание, хотя историк этот вроде бы пользуется высоким уважением в их кругу. А невозможно, конечно, не только возвращение к «досталинским» временам; еще более немыслимо «вернуться» в дореволюционную, дооктябрьскую Россию. Тем не менее сегодняшние идеологи ставят вопрос именно так, усматривая подчас в самих себе своего рода «воскресителей» дела Февральской революции, которые к тому же полны решимости не дать ей еще раз «перерасти» в Октябрьскую и не позволить разогнать планируемое ими новое Учредительное собрание… Они вообще склонны на каждом шагу сопоставлять сегодняшнюю ситуацию с ситуацией 1917 года.
Само по себе обращение к прошлому с целью понять современность и, главное, будущее — это не только вполне естественный, но и, пожалуй, единственный надежный метод любого «предвидения», прогнозирования. Люди постоянно используют сей метод, хотя и далеко не всегда осознают это. Как лаконично сформулировал в свои зрелые годы Байрон, «прошлое — лучший пророк будущего». Кстати сказать, и М. Я. Гефтер в его уже цитированном выступлении совершенно справедливо утверждал, что «прошлое представляет собой то „откуда?“, без которого не узнать „куда?“, и что чем беспрецедентнее ситуация, тем существеннее для людей взгляд назад: заново обретаемое прошлое. Если и не учит оно прямо, то помогает людям увидеть „свет в конце тоннеля“…»
Словом, любая попытка заглянуть в будущее неизбежно опирается на знания о тех или иных явлениях прошлого. Однако — и это не нужно, по-видимому, доказывать — обращение к прошлому ради уяснения вероятного грядущего хода событий может принести плоды лишь при условии, что мы сделали верный выбор исторической ситуации, с которой собираемся сопоставлять нынешнее положение; эта ситуация должна быть так или иначе родственна современной.
Между тем 1917 год имеет сходство с сегодняшней ситуацией только по своим, строго говоря, «внешним» последствиям, — острой борьбе политических сил, разрухе, резкому ослаблению и прямому распаду государства и т. п. Определять же внутреннее содержание нашего времени как революцию (что постоянно делают нынешние идеологи) нет никаких существенных оснований. Стремление называть происходящее сегодня «революцией» — это, собственно, непреодоленный пережиток более ранних — довольно-таки наивных — представлений, согласно которым в 1917 г. у нас были в общем вполне «позитивные» перемены, а позднее пришел злодей Сталин и подавил революцию, установив совершенно-де несвойственную ей диктатуру, и потому нам надо, мол, совершить новую — «антисталинистскую» — революцию (на деле же, например, всецело
