Победы и беды России - [175]

Из сочинений Н. К. Бонецкой явствует, что она трудолюбивый автор и обычно со вниманием изучает тексты тех мыслителей, о которых пишет. Но в данном случае волей-неволей приходится сделать вывод, что ее крайне критическое отношение к М. М. Бахтину как бы застлало ей глаза… Ведь при ее квалифицированности она, во-первых, вроде бы не могла не понимать, что никак нельзя назвать Евангелие «карнавалом» (разве только при заведомой небрежности высказывания), ибо Евангелие — это явление слова, а карнавал — определенное действие (действо), которое, в частности, вполне способно совершаться без слов. Слово же как таковое может быть, по терминологии М. М. Бахтина, «карнавализованным», но не может быть «карнавалом».

Во-вторых, опять-таки только своего рода «слепотой» уместно объяснить представление, согласно которому М. М. Бахтин единственный раз и как бы невольно «проговорился» и связал Евангелие с феноменом карнавала. Ведь, скажем, в его «Проблемах поэтики Достоевского» на нескольких страницах (см., например, с. 180–181 издания 1963 года) говорится о «карнавализованности» и канонических, и, в еще большей степени, апокрифических евангелий и других явлений раннехристианской литературы! Н. К. Бонецкая наверняка штудировала эту книгу, однако ссылается она все же не на нее, а на мемуарный (никогда не имеющий стопроцентной точности) пересказ, делая это явно для того, чтобы, так сказать, «поймать» М. М. Бахтина на якобы чуть ли не неожиданном для него самого «разоблачающем» проговоре, — притом, как уже отмечено, не обращая внимания на очевидную неадекватность используемой ею «фразы», в которой неправомерно отождествлены слово и действо.

Не приходится уже говорить о том, что Н. К. Бонецкая игнорирует весомые свидетельства о христианстве М. М. Бахтина, принадлежащие близко знавшим его людям. Достаточно напомнить о художнике Ю. И. Селиверстове (увы, также уже ушедшем от нас), который был не только глубоко верующим, но и с молодых лет воцерковленным христианином, не могущим, кажется, и одного дня прожить без молитвы в храме, а ведь он стал одним из ближайших и наиболее преданных почитателей Михаила Михайловича, и именно Юрий Иванович взял на себя заботы о его христианском погребении.

Совершенно ясно, что «споры» о христианстве М. М. Бахтина возможны только в силу «подцензурности» бахтинских текстов. И те, с кем Михаил Михайлович вел откровенные беседы, ни в коей мере не сомневаются в его христианстве, и, более того, можно назвать людей, обретших христианскую веру именно в общении с ним и его супругой с 1921 года Еленой Александровной!

* * *

И второе, о чем считаю необходимым сказать. Стремясь всячески «отделить» М. М. Бахтина от христианства, Н. К. Бонецкая пытается самым настоятельным образом связать его с иудаизмом и даже вообще с «еврейством». Она без сколько-нибудь внятных доказательств утверждает, что за бахтинским «диалогом» стоят «то ли бесконечные талмудические разговоры „по последним вопросам“, то ли… собеседование ветхозаветного человека с Богом», что бахтинский тезис о «неготовности» воспроизводит-де «религиозное ощущение еврейства» (с. 115–116), что книга о Рабле воплотила «глубинное еврейское мироощущение» (с. 140) и т. д. и т. п.

В бахтинских текстах нет прямых суждений о еврействе и иудаизме — и такие суждения отсутствуют в конечном счете по тем же причинам, что и откровенные суждения о христианстве, — «цензурным» причинам. Важно подчеркнуть, что до последнего времени «антихристианская» направленность была присуща не только «официальным», но и сугубо «либеральным» кругам: так, в «свободомыслящем» «Новом мире» 1960-х годов постоянно публиковались резкие антихристианские сочинения.

С другой стороны, имела место своего рода «цензура» и по «еврейскому вопросу», которая особенно неукоснительно действовала в интеллигентской среде. И к моменту знакомства с М. М. Бахтиным (к 1960 году) в мое сознание было прочно внедрено представление, что подлинно «интеллигентный» и действительно «культурный» человек не может ни думать, ни, тем более, высказывать публично что-либо «критическое» в адрес евреев.

Но при первой же встрече с Михаилом Михайловичем в 1961 году он на вопрос о том, кого из русских мыслителей необходимо изучать прежде всего, почти не раздумывая, сказал: «Читайте Розанова!» Через год, в продолжение которого я пораженно вчитывался в проникновенные книги Василия Васильевича (не без больших усилий «доставая» их), я вновь приехал в Саранск и задал волновавший меня вопрос об «антисемитизме» Розанова.

Михаил Михайлович ответил, что в таком случае придется считать «антисемитами» почти всех виднейших мыслителей и писателей России, ибо они высказывали — пусть и не столь развернуто и резко — в общем то же самое, что и Розанов. И не следует все же забывать, добавил Михаил Михайлович, что евреи распяли Христа.

Мне пришлось опять-таки выразить недоумение из-за его слов «почти все виднейшие», ибо мне тогда казалось, что дело обстоит противоположным образом. Но Михаил Михайлович возразил, что многое замалчивается или вообще не публикуется — в чем я позднее убедился, читая, как говорится, «без купюр» не только Достоевского, но и Толстого, а также И. Аксакова и К. Леонтьева, Чехова и Блока, С. Булгакова и Флоренского, Карсавина и Лосева, Пришвина и М. Булгакова и т. д. (к ним, разумеется, следует присоединить и их иностранных коллег — от Шекспира до Томаса Вулфа, от Канта до Хайдеггера).