Победоносцев: Вернопреданный - [199]

Да, Константин Петрович мечтал изменить положение церкви в России с давних времен, упорно боролся за ее достоинство, хотел улучшить существование священнослужителей в самых далеких уголках необъятного православного мира, знал, как они бедствуют и к каким мерам прибегает власть, чтобы держать их в покорности и нищете.

Он просматривал все, что издавалось тогда в Лейпциге против православия и России. Лейпциг в конце XIX века играл ту же роль, что и Мюнхен во второй половине XX-го. Иногда действительно существующие обстоятельства вынуждали его признать справедливость жестоких упреков. Анонимный автор в книге «Aus der Peterburger Gesellschaft» писал с едкостью и злорадством, которые бросались в глаза: «Нигде в Европе церковь не играет такой жалкой, зависимой роли в жизни образованного общества, как в России. В то время как протестантская и католическая церкви, едва терпимые, порой даже гонимые, непрестанно влияют на свою паству в России и безраздельно царят над общественной совестью лифляндских, литовских и польских провинций, — влиятельные в государственном и социальном отношении общественные классы совершенно не считаются с той самой «православной церковью», которая постоянно выдвигается в авангард русской государственной политикой и в честь которой огромная восточная монархия именуется «Святой Русью». Дворянство и бюрократия насмешливо относятся к низшему причту белого духовенства, что, впрочем, не мешает им при случае низко кланяться презренным попам. Руководит духовным полчищем монашество…»

Ему было неприятно и больно читать подобные выпады, но в них содержались крупицы истины. При таких обер-прокурорах, как генерал от кавалерии граф Протасов или даже граф Дмитрий Андреевич Толстой, отлично образованный, но совершенно равнодушный к положению церкви человек, которому одинаково шел мундир шефа жандармов, министра внутренних дел и президента Академии наук, даже высшие иерархи находились в загоне, часами ожидая приема в начальственном предбаннике. Ни общество, ни двор не ожидали, что какой-то профессоришка из Москвы, пусть и наставник цесаревичей — да мало ли людей толкалось в покоях Зимнего и Аничкова! — так круто возьмется за дело. Сила Константина Петровича на первых порах заключалась в том, что он хорошо понимал, где источник власти в России, и сумел использовать и опыт, и близость ко двору с пользой для церковного ведомства. И делал это с огромным, не встречаемым у нас чувством собственного достоинства.

Мнение власти

А писатели и художники, которых он рассчитывал привлечь, — Лев Толстой, например, или Лесков! Сколько они принесли вреда религии, церкви, наконец, священнослужителям — единственному сообществу в стране, где преступность не свила себе гнездо. Вдумайтесь в эту мысль, которая не приходила в голову ни «прогрессистам», ни их наследникам — коммунистам. Значит, евангельские заповеди не пустой звук?!

Он ненавидел уголовный мир России — настолько этот мир был отвратен! Что же ему можно было противопоставить? Образование? Отнюдь! Воспитание? Отчасти! Страх? В малой степени. Наверное, все-таки — веру. Вера могла бороться за чистые идеалы гражданской жизни. Вера и террор несовместимы, а он жил в эпоху террора, который грозил перерасти в массовый и вскоре после его кончины, оставив на полях сражений миллионы трупов, большинство из которых были русскими солдатами, наконец действительно перерос в массовый, чьи жертвы до сих пор не поддаются подсчету.

Окружающие его не понимали — ни однокашники, ни те, с которыми он был на «ты», ни подлый Валуев, ни умный Половцов, может быть, лишь Витте понимал, но Витте избрал для России иной путь. Лорис-Меликов, герой Карса, Абаза, герой биржи, Милютин, фельдмаршал без армии и войны, Толстой, мнящий себя единственно великим и поставивший себя вне церкви, просто ненавидели его животной ненавистью. А те, на поддержку которых он рассчитывал, беззастенчиво пользовались его умом, осведомленностью, блистательным пером и даром пророчества. В чем только его не подозревали и как только не пытались унизить! Граф Строганов, будто бы сумевший на первых порах оценить выходца из московского клира, как-то презрительно обронил, многозначительно подняв указательный — суставчатый от старости — палец:

— Он всегда отлично знает, что не надо, но никогда не знает, что надо.

Бывшие воспитанники — каждый в свое время! — сетовали:

— У него критический, отрицательный ум. Он неспособен дать положительный совет.

Какой же он тайный правитель России?! А сами-то они знали, что надо? Последний император — вряд ли, хотя и объявил себя хозяином земли Русской.

Рассказывает тот, кто хорошо его знал

Интереснейший человек, совершенно неоцененный историей на протяжении всего XX века, промышленно-финансовый магнат, а кое-кто утверждал, что и удачливый спекулянт, владелец мукомольных и винокуренных заводов, бумагопрядильной и ниточной мануфактур, вполне, так сказать, современная личность, сенатор, государственный секретарь, член Государственного совета, почетный член Академии наук, издатель «Русского биографического словаря» и один из учредителей Исторического общества, безусловно, отдающий себе отчет, кто перед ним, Александр Александрович Половцов оставил нам удивительную и разнообразную характеристику своему однокашнику-правоведу, каждая встреча с которым стоила немалых средств, испрашиваемых обер-прокурором на благотворительность.