Победные трубы Майванда - [21]

Ответ не заставил себя ждать. На другой день в общий зал, где обедали и обсуждали свои дела урус элчи и его товарищи, вошел везир в сопровождении нескольких человек с подносами на головах, прикрытыми пестрыми кусками ткани.

— Джарнейль-саиб, — произнес он нараспев по-персидски, — эмир-саиб посылает вам и всем состоящим под вашим начальством людям, от малых до великих, от низких до высоких, всем казакам, джигитам, слугам свой салам, поклон! Он прислал также послам великого государства эти небольшие подарки и просит принять их.

Вельможа сделал знак, подносы были поставлены на пол, и с них сняли яркие платки: там лежали одиннадцать мешочков.

— Что это? — смущенно спросил Столетов.

— У нас если эмир-саиб кого-то любит и хочет его почтить, — ответил везир, — то дает ему в дар деньги, а если их у него нет, — какие-нибудь ценные вещи. Теперь же эмир-саиб ничем не может отдарить миссию, кроме этой ничтожной суммы денег — одиннадцать тысяч рупий афганской монетой…

Генерал-майор смутился еще более.

— Мы очень признательны эмир-саибу за внимание, но у нас, русских, не в обычае ни одаривать кого-либо деньгами, ни принимать их. Огорчен, однако вынужден отклонить подарок. И потом, везир-саиб, к нам так заботливо относятся в Афганистане, обеспечивают абсолютно всем необходимым, и нам, слово чести, ничего не нужно!

Везир тем не менее стоял на своем:

— Я даже не смею назвать подарком присланное эмир-саибом. Это ведь не что иное, как «кормовые деньги». Кажется, и в Европе (он произнес по-местному — «в Аврупе») принято давать их послам на некоторые расходы. Отчего же урус элчи отказывается взять их от моего повелителя? Отклонив эту безделицу, вы чрезвычайно огорчите эмир-саиба, и он несомненно сочтет себя обиженным.

Доводы подействовали, Столетов сердечно поблагодарил везира, попросив его выразить признательность Шер Али-хану, а денежный дар был положен в одну из стенных ниш.

Все последующие дни глава русского посольства наносил визиты Шер Али-хану. Обычно довольно продолжительные беседы велись с глазу на глаз, и лишь иногда приглашали к участию в них везира. Во избежание каких-либо случайностей спутникам Столетова категорически запрещалось выходить за стены Бала-Хиссара. Вынужденное затворничество тяготило. Казаки занимались военными и физическими упражнениями да выводкой лошадей неподалеку от слоновьего озера. Деятельный Малевинский и Яворский, стараясь хоть чем-то заполнить свободное время, детально обследовали всю обширную площадь цитадели и могли ориентироваться там с закрытыми глазами. Они забирались на валы крепости, обозревая открывавшуюся отсюда панораму Кабула, особенно оживленного в районе базара.

Было, однако, в Бала-Хиссаре место, разжигавшее до предела любопытство друзей. Неподалеку от резиденции эмира находилось одноэтажное строение; у входа в него постоянно стояли на страже двое часовых и прогуливался офицер. Внутри же помещения не замечалось никаких признаков жизни, хотя Малевинский божился, что однажды видел, как оттуда вышла какая-то мрачная фигура и в сопровождении охраны двинулась прямо во дворец Шер Али-хана, а через некоторое время (Малевинский решил во что бы то ни стало проследить за развитием событий) вернулась обратно.

Догадки сменяли одна другую. Кто бы это мог быть? «Пойманный английский шпион», — говорил один. «Изменившая жена», — высказывал шутливое предположение другой. А эрудит Бендерский воскликнул: «Да это „Железная маска“! Конечно, как мы не догадались раньше! Там содержится один из многочисленных братьев Шер Али-хана, участник борьбы за престол, теперь ожидающий суда и кары».

Тайна становилась такой интригующей, что требовалась немедленная разгадка. И вечером, когда в общий зал миссии, как обычно, прибыл предельно любезный везир, Бендерский не выдержал и через переводчика Назирова задал сановнику вопрос:

— Везир-саиб, если это не важная государственная тайна, скажите нам, кого охраняют в том домике, близ дворца?

Вельможа насупил жиденькие брови: вопрос не доставил ему большого удовольствия. Тем не менее он произнес:

— Якуб-хана.

— Якуб-хана… — недоуменно протянули почти одновременно Малевинский и Бендерский. И хотя везиру и всем присутствующим было ясно, что любое другое имя вызвало бы у них столь же неподдельное изумление, вельможа счел нужным повторить свой ответ, мало что добавив к нему:

— Да, Мухаммада Якуб-хана!

В беседу вмешался сам урус элчи, осведомленный в афганских делах значительно лучше своих подчиненных.

— Это кто же? Сын эмира, бывший гератский правитель?

К вопросу Столетова везир отнесся иначе: коль скоро гостям кое-что известно о малоприятных событиях недавнего прошлого, то почему бы не побеседовать о них и не дать им нужное толкование? И за вереницей сменявших друг друга чайников с чаем он поведал приезжим такую историю.

…Восемь лет назад Шер Али-хан назначил наследником престола сына от любимой жены — Абдулладжана. Это вызвало недовольство сына от другой жены — Мухаммада Якуб-хана, который управлял тогда крупнейшей провинцией и важным городом Гератом. Недоволен сейчас — смирится потом. Воля эмира священна! Но беда была в том, что вести об этом очень скоро дошли до Калькутты и даже до Лондона и, хотя инглизи заверяли в своих симпатиях и невмешательстве в наши дела, в Герат зачастили их люди. Немного денег, немного оружия, изредка беседы с Якуб-ханом. Потом — больше денег, больше оружия, больше бесед! И весной 1872 года он поднял мятеж против отца. Думал, поддержат его кандагарцы, а те, напротив, разбили отряды гератского правителя, доказав тем самым верность Шер Али-хану.