Победные трубы Майванда - [19]
Между тем церемония встречи становилась еще торжественнее: из Кабула прибыл родной брат эмира сардар Хабибулла-хан. Более внушительных размеров слон с позолоченными подпиленными клыками должен был подчеркивать важность восседавшей на нем персоны. За сардаром следовал отряд всадников, вооруженных красивыми кабульскими шашками, в блестящих металлических шлемах с цепочками на подбородке.
Столетов и Хабибулла-хан сошли на землю и обменялись рукопожатиями. Дальше урус элчи — русский посол — поехал вместе с вельможей на его слоне. По мере приближения к столице это шествие собрало множество зрителей вдоль дороги, на соседних холмах и скалах и на плоских крышах домов, куда высыпали все их обитатели.
Развалины крепости Бала-Хиссар.
Миновали узкую, мощенную щебнем базарную улицу. Реку Кабул перешли вброд, так как каменный мост был ненадежен. Неожиданной возможности выкупаться очень обрадовались слоны: они обливали себя водой, набирая ее в хоботы. А один слои занес было хобот с водой над корзиной, где находились Разгонов с Малевинским. Почему бы не доставить удовольствие и гостям! Но тут вмешался погонщик: он что-то долго шептал своему другу, после чего тот, похлопав ушами в знак согласия, обрушил фонтан на зевак, столпившихся у барьера моста.
Слева от дороги выстроились афганские войска — в центре пехота, перед ней по фронту пушки, на флангах — кавалерия. Едва процессия начала приближаться, артиллеристы дали залп, за ним еще и еще… После салюта заиграл оркестр, и войска двинулись церемониальным маршем. Сопровождаемая приветственными криками многотысячной толпы, которые заглушали звуки музыки, процессия подошла к воротам расположенной на холмах грозной крепости Бала-Хиссар, где находилась резиденция эмира. У ворот цитадели стояла почетная стража; ее шотландская одежда — доходящие до колен клетчатые юбки, башмаки и каски — вызвала удивление приехавших.
Слоны, не без труда прошедшие через узенькие улочки, остановились близ отведенной для посольства усадьбы неподалеку от дворца Шер Али-хана. Широкие ворота в толстой и высокой глинобитной стене вели во внешний двор; несколько расположенных там помещений были заняты афганцами, в обязанность которых входило обслуживание знатных гостей. Миновав ворота поменьше, члены миссии оказались во внутреннем дворе, чисто подметенном и усыпанном мелким золотистым песком. Два находившихся здесь строения — четырехэтажное и двухэтажное — привлекали внимание своими красивыми, из жженого кирпича террасами. На втором этаже одного из них уже был приготовлен ужин, стояли несколько подносов с фруктами и чай.
День близился к вечеру. Прощаясь, Столетов и везир условились, что следующие сутки будут отведены для отдыха, а поутру члены посольства отправятся на аудиенцию к эмиру. Везир поклонился и ушел.
Настало время заслуженного отдыха, да и голод давно давал о себе знать. Но Столетову было не до еды. Кивнув Разгонову, генерал направился в одну из уединенных комнат.
…Буквально накануне последнего перехода он получил срочную почту из России: письмо Кауфмана с приложенной к нему коротенькой, но чрезвычайно важной телеграммой из столицы. В ней сообщалось, что созванный в Берлине международный конгресс завершил работу. Принятый им трактат менял условия русско-турецкого договора: предусматривалось создание Болгарского княжества в урезанных границах, самостоятельность Сербии и Черногории в прежних рубежах, а также выплата России 400 миллионов рублей — возмещение военных издержек.
И хотя об «азиатских» делах в этой депеше не говорилось ни слова, Николай Григорьевич хорошо понимал, что в изменившихся обстоятельствах, когда отношения с Англией утратили, по-видимому, явную враждебность, цели его миссии в значительной степени изменились.
Если бы глава миссии и не сделал сам никаких выводов из депеши, то ему помог бы умудренный опытом Кауфман, который писал: «…если только телеграмма верна, то она очень печальна». Правда, печаль туркестанского генерал-губернатора была вызвана не только, а быть может, и не столько тем, что Россия оказалась перед необходимостью пойти в Берлине на уступки. Ярым-подшо больше тревожила угроза безопасности среднеазиатских владений: вследствие отказа от решительных действий против сильного и энергичного соперника на Востоке они могли оказаться под ударом.
Но с реальностью следовало считаться, и правитель Туркестана советовал Столетову воздерживаться в кабульских переговорах от далеко идущих обещаний; они были бы уместны и обоснованны лишь при явной угрозе англо-русской войны.
— Что вы скажете по сему поводу, любезный Николай Иосифович? — спросил генерал у Разгонова, познакомив его с полученной почтой.
— Только то, что наша задача осложнилась еще более. Где та грань, за которую нам не следует заходить? Так ли нас поймут?
— Да, тезка, вы правы. И, заметьте, неизвестно, что еще может произойти — или уже произошло — где-то там, в Берлине, Петербурге или Ташкенте! А мы узнаем о том хорошо если через месяц…
— Любопытно, какие мысли высказал бы в связи с этим мудрый Саади? — не упустил возможности слегка поддеть начальника полковник.
