Победные трубы Майванда - [16]

Однако непосредственно в боевых операциях комиссар участвовал редко. Он терпеливо и настойчиво отыскивал нужных ему людей, уединялся с ними в укромных местах и что-то долго и настойчиво втолковывал им. Удалось ему наладить связи и с некоторыми излишне корыстолюбивыми вождями, старшинами, маликами.

Правда, в одном месте, и, к сожалению, едва ли не в самом важном, его ждала неудача. Комендант форта Али-Масджид капитан, или по-афгански кефтан, Файз Мухаммад категорически отверг все попытки к сближению. А ведь Али-Масджид — ключевая позиция на нелегком пути из Пешавара в Кабул. Но британский комиссар надеялся, что ему удастся переубедить упрямца.

В те редкие часы и дни, когда Каваньяри находился в своей пешаварской резиденции, его посещали какие-то таинственные личности. Они приезжали и уезжали под покровом ночной темноты, на хороших конях, задерживаясь лишь для очень краткой беседы и увозя холщовые мешочки, небольшие, но весьма увесистые. Обычно после таких посещений комиссар засиживался допоздна у себя в кабинете. Вскоре на стол вице-короля, находившегося в Калькутте или Симле, ложилось донесение, под которым стояла подпись «Клин».

«Клин» сообщал сведения, доставленные его агентами из Кабула и других городов Афганистана, рассказывал о предпринимаемых им поисках людей, на которых можно будет опереться, когда настанет час решительных действий против несговорчивого Шер Али. Речь шла о подкупе вождей племен и глав родов и разжигании вражды между ними, о натравливании важных сановников на правителя и возбуждении у них жажды власти, о тайной борьбе против Афганского государства, упоминая о котором английские политики не обходились без слов «так называемое»…

Однако иногда Каваньяри охватывало чувство, будто делается что-то не то и что-то не так. Это вовсе не были угрызения совести. О нет! Он лишь выполнял свой долг. И выполнял, видимо, неплохо, ибо сменил капитанские знаки различия на майорские, а его парадный мундир уже украшал орден «Индийская звезда» командорской степени.

Ощущение, будто делается «что-то не то и что-то не так», было связано совсем с другим. Каваньяри провел уже достаточно много времени среди афганцев, чтобы не заметить основные черты их характера. И он отчетливо видел, что даже те, кто брал его деньги или кто имел основание быть недовольным нынешним эмиром, страстно любят свою отчизну и гордятся ею. И это порождало сомнение в конечном успехе «деликатных операций», как мысленно характеризовал свои действия комиссар. «Только сильнейший военный удар, неумолимый и оглушительный, заставит афганцев признать наше превосходство и принять наше владычество», — думал он. Эту мысль Каваньяри неизменно проводил и в своих донесениях вице-королю. Каваньяри настойчиво писал об этом, так как знал, что тем самым подкрепляет взгляды Литтона и его окружения, а также вынашиваемые ими планы. Ему было известно, что вдоль границ Афганистана с Индией сосредоточиваются британские войска, и в душу закрадывалось тревожное ожидание: какая роль предназначается ему в назревающих событиях?

Когда ждешь чего-то важного, оно всегда приходит неожиданно. Так случилось и теперь. 8 августа 1878 года пешаварскому комиссару передали телеграфное предписание немедленно прибыть в Симлу.

Через два дня Каваньяри входил в знакомый дом. Вице-король находился в кабинете в обществе полковника Колли. Как и прежде, лорд Литтон старался создать дружескую, неофициальную атмосферу. Он даже проявлял еще больше теплоты и сердечности, хотя по привычке не упустил случая слегка поддеть прибывшего.

С этого и началась беседа:

— Ждем вас, майор. Не скрою, я внимательно наблюдал за вашими действиями. Они заслуживают одобрения. Если вы еще и не стали настоящим Наполеоном, то уровня Талейрана или Фуше уже достигли.

Каваньяри еще при первом знакомстве освоился со стилем Литтона и знал, что его шутливый тон в любой миг может смениться серьезным. Так и произошло. Вице-король тут же перешел к делу.

— Год назад я предупреждал Лондон об опасности, нависшей над нами с севера. Меня высмеяли. Теперь в Кабуле находится русская миссия. Этот сумасшедший дикарь, Шер Али, заверяет, что ее приезд ничем нам не грозит. Мне совершенно безразлично его мнение. Я сам буду решать, чего нам следует бояться…

И снова Колли молча кивал, соглашаясь с каждым словом вице-короля.

— Пусть даже никакой угрозы нет, — продолжал тот, — прибытие в Афганистан представителей Петербурга — отличный повод, чтобы потребовать от Шер Али принять и нашего посла. Да и не только для этого. Вот, знакомьтесь с копией депеши, которую я отправил статс-секретарю по делам Индии.

И он протянул майору письмо. Оно гласило: «Мы теперь должны пересмотреть вопрос о том, что реально представляет собой наша северо-западная граница. Нынешняя линия… совершенно не соответствует своему назначению. Великой естественной границей Индии является хребет Гиндукуш с его отрогами; этому хребту и надлежит быть нашей окончательной границей».

Каваньяри сразу сообразил, что означает перенос пограничной линии на Гиндукуш. Это же почти полное поглощение Афганистана Британской империей!