Победное отчаянье. Собрание сочинений - [13]

1950-1974

Герцен

Опять эта книга меня растревожила…

Опять, усмехаясь и слезы роняя,

Читаю всю ночь… И прошедшее ожило,

Как будто в него погружаюсь до дна я.

День видится серый, промозглый, холодненький,

То сеет дождем, то поземкой пылится.

Несутся кибитки, плетутся колодники –

Клейменые лбы, изнуренные лица.

Жандарм и чиновник искусно расставлены –

Монарховы уши, монарховы очи.

Россия нема, зашнурована, сдавлена,

И души и спины иссечены в клочья.

Молчалин глумится над разумом, прянувшим

К свободе из мрака имперского трюма…

Об этом ушедшем, но всё еще ранящем

Опять повествуют «Былое и думы».

Былое… Мороз пробирается в сердце нам,

И бьется оно в ледяной водоверти,

И бьется в нем горькая родина, Герценом

Отвергнутая и родная до смерти.

В уме же, навек околдованном истиной, –

Глухая борьба: превратиться в холопа,

В чиновника? Нет! Остается единственно

На многие годы уехать в Европу.

Но что же Европа?.. Лабазник и лавочник,

Как глянешь вблизи, и фальшив и беспутен…

И тысячи мелких уколов булавочных

Не меньше смертельны, чем штык и шпицрутен…

И вдруг, как победа над болью непрошеной,

В Россию, туда, где не видно ни зги было,

Луч разума – слово великое брошено,

И, стало быть, дело еще не погибло…

Колотится слово, как колокол, – вольное,

Из трюма зовущее к солнцу, на воздух,

К свободе, и зовы его колокольные

Найдут в поколеньях свой отклик и отзвук.

Читая, вникаю в несчастья и радости,

И ветер истории в комнате веет.

А родины небо, а небо уральское,

А небо Свердловска в окне розовеет.

1952

«Разбросана, раздроблена жизнью…»

Разбросана, раздроблена жизнью

Былая моя чистота.

Но в старости вдруг свежестью брызнет,

И, кажется, не так уж устал,

И жаждой что-то делать, и вызовом

Посверкивают злые глаза,

И снова тянет строки нанизывать

И жить, не озираясь назад.

И вглядываться в зори небесные,

И жизнь перейти не медлительно,

А (Рерих): «Как по струне бездну –

Бережно и стремительно!..»

1954

Ипохондрическое

Страшный натюрморт,

Пахнущий тюрьмой.

Снятся злые сны:

Нету мне весны,

Добрые глаза

Зло по мне скользят…

Милые глаза,

Годы взять нельзя

Назад!..

Всё в себе губя,

Все-таки любя,

Призрачно живу,

Как не наяву.

Есть жена и дом,

Добытый трудом.

Только мне страшна

Сонная тишина.

1954

«Настольной лампы матовая стылость…»

Настольной лампы матовая стылость,

Пригоршни дождика стучат в окно…

Неделя – как со мною ты простилась,

А кажется давно, давно, давно.

Ото всего спасенье есть – работа.

Я от тебя хочу спастись, мой друг,

Работой, невзирая на дремоту,

Работой, невзирая на недуг.

Работой, в лихорадке, в наступленье

На всё, что точит и мельчит меня,

Что ставит перед жизнью на колени,

Гася остатки страсти и огня…

1954

Всё заново!..

Цвет заката какой-то нахальный,

Маслянистый, пятнистый, рябой…

Принимает меня привокзальный,

Оглушающий сразу прибой.

На полу чемоданы расставив,

На один я устало присел…

Сколько разом нарушено правил,

Сколько разом оборвано дел!

Сколько раз разрубаю я путы,

Сколько – жгу за собой корабли!..

Снова жизнь начинаю, как будто

По былому командую: пли.

Хоть не враз уничтожишь былое,

Расстреляешь его хоть не враз,

Всё равно оно станет золою,

Как горящего дома каркас.

Так, да здравствует – пусть невеселых,

Пусть тревожащих дум новизна!..

Так, в апреле на веточках голых

Пробивается зелень-весна…

Снова в путь!.. Я еще ведь не старец.

И хотя пожилой человек,

На покой и застой не позарюсь

И рутине не сдамся вовек.

Ну, так в путь, неизведанный, дальний,

В новый, может, рискованный бой!

Принимай же меня, привокзальный,

Милый

людской прибой!..

1955

Эренбург

Пером своим ямы он вырыл

Для лживых холодных людей.

И нынче ушел он из мира, –

Большой и родной иудей.

Правдив до последнего вздоха,

Готовый на спор и на бунт…

И молод он был, как эпоха,

До самых последних секунд.

Проходят поветрия, моды,

И даль обращается в близь.

А Эренбург резок и молод,

Как люди, как годы, как жизнь!..

1969

«Вот опять капли пота…»

…Вот опять капли пота

Я стираю со лба…

Для кого ж я работал,

Люди, злая толпа?

До чего же вас много,

Тех, кто травит меня

И словцом: «недотрога»,

И словцом: «размазня»,

И словцом: «неудачник»…

Так живу, заклеймен

И спроважен на тачке

На помойку времен.

Постаревший, угрюмый, –

Тих, сутул, как сова, –

Годы, годы я думал

За себя и за вас…

И рожденные мысли,

И прозрения дрожь

Над бровями нависли…

Чем я вам не хорош?

Может, тем, что уставший

И кажусь стариком,

Часто пьяный и сдавший…

Я и вправду таков…

Что ж, пускай нелегко мне

И ни с кем, и нигде, –

Может, кто-нибудь вспомнит

Из грядущих людей…

Через годы и муки,

Через воды-огни,

Лю-уди, к вам свои руки

Я тяну: вот они!

Чтобы стихли вы сразу

И промолвили:

«Ша!

Вот он – руки и разум,

И душа,

и душа!»

1971

«Как тебя я увидел во сне…»

Как тебя я увидел во сне

На мгновенье живую, былую,

Затеплилося сердце во мне,

И казалось: тебя я целую.

Ты была нестерпимо близка,

Так, что сердце срывалось с причала…

А потом ты ушла, и тоска

Снова день мой и сон омрачала…

Я проснулся. Опять – как в аду –

Склоки, сплетни, интриги и шашни.

И бреду я у всех на виду,

Невеселый, как сон мой вчерашний.

1973

У своего же огня

В юности, – застенчивый, дикий, –

Гением себя возомня,

Чтением себя пламеня, –

Помню, зарывался я в книги –

Грелся у чужого огня.

После, став немного постарше,