Победное отчаянье. Собрание сочинений - [14]

Сам решил я книги писать…

Годы всё писал, но, уставши,

Сдался, перестал и дерзать.

Но черновики и наброски

Всё я для чего-то храню.

Слипшейся бумаги полоски

Жалко предавать мне огню.

Это же осколочки мира,

Жившего с рожденья со мной…

Седенького папы-кассира

Видится мне облик родной.

Первая любовь моя Муся

Видится, – серьезна, светла…

Помнится, за что ни возьмусь я,

Вкладываю душу дотла…

Вдруг из давней давности вести

Старенький сулит мне блокнот:

Память о погибшей невесте

В буквах полустертых встает, –

Ира. Умерла от угара…

Вспомнили блокнота листки

Глаз ее зеленые чары,

Золота волос завитки…

Годы то влачились, то мчались,

Били по моему кораблю…

Но я о себе не печалюсь,

И не о себе я скорблю, –

Жалко мне людей, что так бледно,

Робко поживут и уйдут…

Всё же они шли не бесследно,

Всё же они чуточку тут!

Вытянусь пред ними в салюте, –

Весь я, кровяной и земной…

Пусть, пока живу, эти люди

Будут нерасстанно со мной.

Давнее пусть кажется близким,

Жгучим и живым для меня!..

Старые

перебираю

записки –

греюсь

у своего же

огня…

1974

«…»

Равняясь по самым высоким вершинам,

Тщедушен и мал, –

Давно нелюбимым Поэзии сыном

Под старость я стал.

Она предо мною захлопнула двери:

«Куда уж тебе, комару!..»

Но я остаюсь ей, Поэзии, верен

И с этим умру!..

1974

Недатированное

Заговор

Объединяются весна с луной

И на меня напасть приготовляются,

Шушукаются, рыщут надо мной,

Шушукаются, рыщут, ухищряются.

Угроза новой затяжной любви…

Ах, не попасть бы из огня да в полымя.

Борюсь с собой, держу глаза, как Вий,

Прикрытыми ресницами тяжелыми.

Стихи читаю вслух и про себя,

Ритм создаю холодный, острый,

бритвенный,

И рифмы обличительно скрипят…

Я – как монах, настроенный молитвенно.

Напрасный труд… Весна с луной

сильней

Моих словес холодной окрыленности, –

Стихи становятся острей, больней,

Но даже им не одолеть влюбленности.

Осеннее

Сутки сплошь, то густой, то пореже

Сыплет дождик. Я болен: знобит.

И глаза мне особенно режет

Мир мой малый, убогий мой быт.

В окнах плещутся струи косые.

А за окнами, сизо-мутна,

И по-древнему как-то Россия

Приуныла, как будто больна.

Мысли вялы, робки, словно вата.

Давит на сердце каждый пустяк.

Ничего-то на свете не свято.

Как у мало знакомых в гостях,

Тесновато…

Хулиган бы, по умственной лени,

Грянул матом бы, как обухом.

У меня ж, у поэта, стремленье

Грянуть злым и тяжелым стихом.

Как мне выйти из жизни рутинной?

Заплутался я в ней, как в лесу…

Как давно я свой подвиг старинный,

Тайный труд свой над словом несу.

Невеселое, нудное бремя,

Как намокшее в осень пальто,

Никаких не сулящее премий…

Всё не то, всё не то, всё не то!..

Всё вопросом преследует черствым:

Не напрасно ль живу, устаю?..

Нет, я верю в победу упорства,

В стойкость верю. На этом стою!..

Дождик зелень дерев ополощет.

Выйдет солнце, приветно лучась.

И покажется шире жилплощадь.

И вся жизнь – и просторней, и проще,

И гораздо светлей, чем сейчас.

«Стрясется же такое с человеком…»

Стрясется же такое с человеком:

Затор, тупик, отсутствие огня,

Стремление идти не вровень с веком, –

Плестись за ним!.. Так было у меня…

Явилась ты, глазастая, простая

(Глаза – то зарево, то водоем!),

И музыка, что за сердце хватает,

Мне прозвучала в голосе твоем.

Хотел я сердце охладить, но где там

Уйти от этой страстной простоты,

Такой советской ! – да! – по всем приметам?..

Скажи, что делать мне на свете этом,

Чтоб никогда не горевала ты?

…А я ведь было до того дошел,

Что выбился из творческого строю.

Явилась ты, – я, окрылен душой,

Учусь, учу, работаю и строю.

А я ведь было, выжив из ума,

Всё ждал зимы, буранов и заносов.

Явилась ты: весна, а не зима,

И голос гроз и запах трав донесся.

Растаял на сердце последний снег.

Всё лучшее, что временно уснуло:

Деревьев зелень, музыку и смех,

Синь неба, – это всё мне ты вернула.

И кажется: я не живу, а мчусь

Среди цветов и ласковых улыбок…

Тебе, тебе за радость этих чувств

Всей кровью отогретое «спасибо!».

Вернуть мне музыку, вернуть любовь

К стремительной и трудной жизни, к людям, –

Да я за это на любую боль

Пойду, крича:

люблю,

люблю,

люблю тебя!

Другу В.С.

Мой друг, с тобой мы навсегда

близки друг другу и родимы,

товарищи и побратимы…

А ведь приблизились года

утрат, уже необратимых…

Как обоюдоострый нож,

в мозги вонзилась мысль и жжется,

что прожитого не вернешь

и что всё меньше остается

на нашу долю и годов,

и городов, и рюмок водки…

Да, к этому я не готов,

еще веселый, пьющий, верткий,

и странно, голосом глухим,

я всё ж скажу, как из колодца:

«Дела у нас не так плохи,

и всё вернем, и всё вернется!»

Талант? Не знаю, есть ли, нет ли…

Но ежели таланта нет,

уже я не полезу в петлю,

как мог по молодости лет,

когда казалось: или – или,

или известность и успех,

или костям лежать в могиле…

Теперь живу я жизнью тех,

кто бесталанен и безвестен,

кто трудится день ото дня

и кто обходится без песен…

Теперь они – моя родня.

Так что ж! Не вечно быть мальчишкой.

Я жил, работал и любил,

и мне досталась песня: «Чижик,

чижик-пыжик, где ты был?!»

Стансы к Августе

1 Всё померкло. Стремленья остыли,

И призванья звезда не блестит…

Люди мне ничего не простили, –

Твое щедрое сердце – простит

Мое горе тебе не чужое:

Ты его разделила со мной…

Для меня с моей горькой душою

Ты – как образ любви неземной.

2 И когда мне смеется природа