Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда) - [11]

Кто-то мог, случайно глянув вниз, увидеть и киллеров, входивших в подъезд. Или выходивших из него…

Во многих окнах в доме напротив и сейчас еще горел свет.

Чернышев принялся внимательно просматривать их одно за другим, пока не нашел то, о котором писал в своем рапортие участковый…

На звонок в дверь долго никто не отвечал, потом раздался глухой мужской голос:

— Кто?

Виктор назвался.

Непродолжительное молчание: там, по — видимому, переварили внезапное вторжение.

— Подождите… Сейчас…

Дверь открылась, и перед Виктором предстал человек его возраста в инвалидной коляске. «Телеглаз», как назвал его участковый.

Лицо инвалида, как у всегда у тех, кто мало бывает на воздухе, светилось желтовато — серым налетом, но глаза под бритым черепом смотрели настойчиво и яростно…

Виктор непроизвольно отвел взгляд.

В прошлой своей жизни, ничего кроме брезгливости, не мог он испытывать к человеку, подглядывавшему в оптический прибор за соседями.

Но в той его, Чернышева, жизни «хорошее» было четко и бескомпромиссно отделено от «плохого».

На этот счет существовали категорические высказывания любимых авторов. В доме родителей продолжался бесконечный интеллигентский треп о совести, которая либо есть, либо отсутствует.

«Это как же! Читать чужие письма! Позор!..»

Но теперь Чернышев признавал интерес к чужой жизни. Правда, только при наличии профессиональной сверхзадачи. Если речь идет о борьбе с уголовной преступностью, в разведывательных и контрразведывательных целях…

Многое он отдал бы сейчас за то, чтобы нашелся человек, подсматривавший за квартирой китайца в момент, когда там орудовали киллеры…

— Это вы по поводу китайца? — спросил человек в инвали дной коляске.

Виктор кивнул. Инвалид развел руками:

— Да что еще я могу сказать? Ведь говорил уже, что не видел ничего особенного…

— Ничего?

— Абсолютно.

В принципе на этом можно было ставить точку.

Человек в инвалидной коляске ждал.

Виктор подумал немного, потом спросил, стараяь не показа ться полностью бестактным:

— А вы бы не могли дать мне взглянуть в вашу подзорную трубу?

Инвалид на мгновение дрогнул. Его словно застали за чем-то постыдным. Но все же, вздернув брови, решился:

— Коли надо — так надо!..

Он отъехал в угол, открыл дверцу шифоньера и достал оттуда подзорную трубу. Потом, пошарив за шкафом, — штатив.

Установив штатив и приспособив к нему трубу, Виктор вни мательно вгляделся в открывшуюся перед ним перспективу. Потом сменил угол зрения в поисках оптимального варианта.

Дом напротив был виден ясно и четко: скорей всего, увеличительная способность трубы была наредкость высокой. Но вширь поле зрения ограничивал размер оконного проема.

Виктор представил себя инвалидом, заглядывающим в чужую жизнь. Вот мелькнула вышедшая из ванной женская фигура. Торопливо кинулась друг другу в объятья истосковавшаяся парочка…

Но одно дело — истекающий слюной импотент перед замочной скважиной или перед глазком «пип — шоу», когда где — то на сцене уже просто автоматически трахаются за деньги партнеры.

Другое — этот наблюдательный пост у окна…

Что чувствовал в такие минуты, человек в инвалидной коляске.

Тут была не только своя логика, но и своя правда.

Потому что у того, у кого есть все, правда, она, совсем не та, чем у того, кто лишен всего.

Благоприобретенная внешняя шероховатость так и не удалила до конца его внутренней деликатности, поэтому Чернышев даже не поинтересовался, живет ли хозяин квартиры один или с кем- нибудь из родственников, есть ли у него семья.

— Так вы говорите, — никто не выходил и не заходил? — спросил Виктор задумчиво.

— Да поздновато уже было. И холодно…

Виктор нацелил трубу на квартиру Ли. Шторы на окнах были задернуты. «Милиция постаралась…»

— А сутенер, который привел к китайцу девку, был один?

— Двое… — удивленно откликнулся инвалид. — Они всегда вдвоем ходят…

— Они ведь не в первый раз с ней приезжали?.

Инвалид кивнул:

— Я его тут уже видел и раньше.

Виктор вздохнул:

— Может хоть какая еще мельчайшая деталишка…

Он всегда испытывал неловкость перед инвалидами.

Мужчина в коляске задумался.

— Тетка еще одна выходила. С собакой…

Но тетки Виктора не интересовали.

— Хотите чай? — спросил вдруг хозяин квартиры. Чем-то ему нравился этот приехавший на ночь мент, а чем — он объяснить бы не смог.

— Да нет, спасибо!

— Пива? — поинтересовался тот снова.

Отказываться было неловко и Виктор кивнул.

Инвалид подъехал к холодильнику, достал две бутылки, открыл и пододвинул к Виктору стакан, а свой взял в руки.

— Вот так и живем, — вдруг ни с того, ни с сего сказал он. — Хреново, а что поделаешь? Кому — то надо было это делать…

И так как Виктор уставился на него непонимающе, жестко и нервно бросил:

— Это Афганистан…

Виктор сморщился, с силой сжал губы. Представил себя на его месте. Вот здесь, в этой квартире, в инвалидной коляске. С длинной подзорной трубой в руках, разглядывющим чужие окна…

— Сороковая армия?

— Кандагар.

— А меня в Кабуле ранило…

Теперь Виктор не мог вот так просто встать и уйти.

Во рту ощущалась хинная горечь, глаза резало. Он чувствовал, как снова переполняет его волна даже не столько сочувствия, сколько поднимающейся из самой глубины сознания ненависти… К тем, кто это все тогда начал. Закрутил. Всех подставил. Искалечил. Для чего это было все надо? Кому?!