Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда) - [13]

Перед обедом было совещание у директора больницы, и Бреннер забыл о нем.

И вот…

— Маэстро! — вычурно стелился вкрадчивый голос гостя, — Я счастлив: мы летим вместе. Вы — настоящая мировая величина, и для меня это большая честь. Надеюсь, я вам не помешал?…

Бреннеру хотелось послать его к черту: конечно, помешал…

Но вместо этого он буркнул:

— Нет — нет, что вы…

Панадис — упитанный сорокалетний мужчина с узкой полоской усов на круглой и мучнистой физиономии- оказался большим любителем женского пола: каждую встречную он провожал долгим оценивающим взглядом.

Импрессарио начал еще в прихожей:

— Профессор, вы волшебник. Предстоят три операции. Кого вы хотите вызвать? Доктора Крюгера из Швейцарии или Волчека из Чехии? Сестры в Гамбурге уже предупреждены. Они возьмут отпуск…

Говорил он с нажимом, вычурно, жестикулировал и красовал ся перед собой.

Сам Бреннер был из Риги, откуда уехал четверть века назад. Там царил другой стиль: строгие бесстрастные манеры, тихий неторопливый разговор.

— Крюгер…

До начала их сотрудничества бакинец обхаживал его в течение года. Прилетал, улетал, произносил взволнованные тирады о страданиях больных и о долге врачей, рассказывал о новой клинике в Прибалтике.

Однажды он все же, убедил профессора, они слетали в Таллинн. Клиника поразила даже видавшего виды Бреннера.

Она была частной, оборудована по последнему слову медицинской техники. В ней можно было делать любые оперции, а, если нужно, и приглашать коллег из-за рубежа.

Медсестры были из Германии, их привозили всякий раз, когда назревали несколько операций. Ассистенты — один из Швейцарии, другой из Чехии — там в последние годы жить стало туговато…

Впрочем, Бреннеру никто не был нужен. Так — для роскоши.

Панадис заговорил раньше, чем они устроились в кабинете хозяина.

— Профессор, я заказал билеты. Отъезд через три дня.

Бреннер уселся в кресло и положил ногу на ногу. Прошла Офра, его жена, с чашками с кофе.

«Этот тип не смотрит, а раздевает, — подумал он, — интересно, а что сами женщины чувствуют, когда его видят? Впрочем, у них никогда не поймешь…»

— В день приезда — концерт Цукермана, потом — кабаре. Там хорошие кабаре, в Таллине, «маэстро». Пальчики оближете. А может, — ночной клуб?

— Нет- нет, наутро операция. Не стоит… Может, после, перед отъездом… А почему вы не открыли клинику в Баку, Панадис? — вдруг спросил Бреннер.

— Знаете, — залился тот тонким смехом. — У людей даже в наше время много предрассудков: они считают, что все, что связано с Востоком — второго сорта…

— Я когда — то бывал там, — бросил Бренер, — и должен вам сказать, что город этот произвел на меня совсем неплохое впечатление.

— Вы правы, — поддакнул Панадис, — Совершенно правы! Это особый город. Сейчас, правда, многие уехали, все изменилось. Но когда — то… Интеллигенция… свой юмор… Добродушие… Я уверен, — есть города злые, а есть добрые… Как люди…

Бреннер кивнул, Панадис стеснял его.

— Офра ведь поедет тоже? — спросил тот, уже вставая, с какой — то оперетточной грацией.

Бреннер не успел ответить.

— Вы разрешите мне спросить ее самому?

Он галантно повернулся к бреннеровской жене:

— Можно надеяться, вы летите с нами? — спросил он на чудовищном английском, но совершенно при этом не стесняясь.

Бреннер с инетересом наблюдал за этой сценой.

Сквозь пушистые и хорошо выделенные косметичкой ресницы та посмотрела на Панадиса.

— Вы советуете? — не без насмешки в голосе спросила она.

— Я? — переспросил Панадис.

Он посмотрел на нее чуть более пристально, и она смутилась.

Но сразу после этого мучнистое круглое лицо его с узенькой полосочкой усов расплылось в добродушной улыбке. Это был снова галантный кавалер и добряк…

«Такое впечатление, будто он провел долгие годы без женщины, подумал Бреннер. — Где же это его могло носить? На необитаемом острове? В тюрьме?»

Второе показалось куда более логичным.

«Не в израильской, конечно. Тут с режимом помягче…И в тюрьме, и в полиции…»

То, чем его импрессарио занимался, находилось на узкой грани между дозволенным и запрещенным.

Бреннер оперся руками о подлокотнки кресла и привстал. Таким был его способ намекнуть не очень желанному гостю, что хозяин больше не расположен к беседе.

Новоиспеченный капитан израильской полиции Алекс Крончер еще при посадке в самолет в аэропорту имени Бен Гуриона заметил крупного, лет шестидесяти мужчину в модной и дорогой спортивной куртке и альпинистской шапочке.

Рядом с ним семенил круглолицый с мучнистой физиономией живчик, лицо которого надвое делила узенькая полосочка усов. В руках у каждого было по атташе — кейсу.

Не узнать обоих было нельзя: профессор Бреннер и тот самый его посредник, о котором рассказывал «Туз».

Чтобы не обратить на себя внимания, Алекс старался не очень смотреть в их сторону.

Места обоих в салоне оказались впереди него.

На экране телевизора забавные зверюшки показывали прави ла пользования спасательным жилетом…

Прикрыв глаза ладонью и делая вид, что дремлет, Крончер слушал их болтовню. Впрочем, иногда в ней проклевывалось и кое-что существенное.

— Доктор Панадис, — где-то на пол-пути спросил Бреннер, — вы — грек?

Тот ухмыльнулся. Его круглая мучнистая, с узенькими усиками физиономия напомнила Крончеру улыбающегося китайского идола.