Победителей не судят - [7]

Похоже, он попал собаке под дых. Она жалобно взвизгнула, отпрянула в сторону и тут же снова бросилась на Яшку, решив, видимо, что отпор получила от него. И опять Касьянин уже обдуманно, прицельно выбросил ногу вперед.

И опять удачно.

Собака, видимо, получила чувствительный удар, потому что, отпрыгнув в сторону с жалобным визгом, больше не делала попыток напасть.

Но неожиданно возникла новая опасность. Не было ни криков, ни угроз, но опасность Касьянин ощутил сразу. Так бывает, что-то срабатывает в человеке, что-то позволяет ему почувствовать угрозу до того, как он сознает ее, обдумает, примет решение.

Из темноты не торопясь, размеренно приближался человек. Он был в темном, поэтому, как и собака, казался сгустком темноты. Касьянин хотел было продолжить свой путь к освещенной трассе, но тогда ему пришлось бы повернуться к человеку спиной. Он понимал, что делать этого нельзя, будет еще хуже.

— Ты что же, сучий потрох, с собакой делаешь? — прозвучал в темноте голос негромкий, без злобы, без напора, но именно спокойствие незнакомца заставило Касьянина в полной мере ощутить опасность. Он уже знал этот тон, эту уверенность в бесконечной своей правоте и готовность поступать как только заблагорассудится. И выражение «сучий потрох» он тоже знал.

— Так она вроде сама напала, — проговорил Касьянин, с отвращением сознавая, что голос его сделался каким-то заискивающим. — Моя-то собака немного поменьше...

— Да? Поменьше, говоришь? — в голосе незнакомца прозвучал даже вопрос, будто он и сам засомневался в своей правоте. Но то, что это не так, Касьянин ощутил в следующий же миг — мощный и невидимый в темноте удар в лицо свалил его наземь.

И тут же он услышал отчаянный визг Яшки.

— Ты что, ошалел? — проговорил Касьянин, явно не ожидавший столь скорой и суровой расправы.

— Я из тебя бифштекс сделаю, понял? Бифштекс с кровью, пидор ты позорный, — голос был все так же негромок, вроде даже какая-то рассудительность звучала в нем.

И тут же Касьянин не столько почувствовал, сколько понял — удар ногой в лицо. Были еще удары, но их он уже не чувствовал.

В сознание Касьянин пришел от настойчивого Яшкиного повизгивания. Пес лизал ему лицо, тихонько дергал за поводок, на какое-то время затихал, потом снова принимался за свое, надеясь привести хозяина в чувство. Касьянин открыл глаза и тут же почувствовал тяжесть век — они были непривычно тяжелыми, какими-то громоздкими, и все лицо его налилось тяжестью.

— Ни фига себе, — пробормотал он, не двигаясь. И через некоторое время повторил:

— Ни фига себе...

Над головой простиралось летнее звездное небо, в окнах пустого дома полыхали отблески костров, справа, со стороны шоссе, время от времени доносился шум проносящихся машин. Судя по тому, как редко проезжали машины, Касьянин понял, что уже поздно, далеко за полночь. «Сколько же я здесь пролежал?» — подумал он. Часа два, это уж точно. Он попытался припомнить события, которые произошли с ним в этот вечер. Ухалов... Что-то он плел о литературе... Потом костры в доме, Ухалов ушел, потом...

И только тогда Касьянин вспомнил несущийся на Яшку сгусток темноты, медленно наплывающий на него человеческий контур... Как же он обозвал меня...

Да, сучий потрох... Зэковское ругательство, понял Касьянин, хорошо знакомый и с жаргоном, и с манерами людей, отсидевших какое-то время за проволокой. И еще он что-то сказал... Да, бифштекс с кровью... Это уже явно литературное... Но «сучий потрох», «пидор позорный» — зэковское.

Касьянин перевернулся со спины на живот, с трудом поднялся на четвереньки, потом сел. Лицо от напряжения налилось кровью. Он осторожно коснулся Щек, подбородка, лба. Все было покрыто тяжелыми, непривычными буграми. Боли не было, но бугры были такого размера, что он не ощущал линии лба, не мог прощупать скул. И глаза... Сначала ужаснулся — он ничего не видел. Касьянин повернул голову в одну сторону, в другую, вокруг была темнота. Справа было шоссе, он догадался об этом по шуму проезжающих машин, но самих машин, шоссе, огней над дорогой не видел.

Подняв руку к глазам, он осторожно ощупал их. Глаз не нашел, были лишь податливые мягкие бугры. Когда Касьянину удалось пальцами раздвинуть припухлости, он с облегчением увидел освещенное шоссе и высотные дома. Значит, глаза уцелели.

Поднявшись с четверенек, Касьянин шагнул было к домам, но почувствовал, что Яшка за ним не идет — поводок натянулся, однако Яшка с места не двигался.

Он лишь заскулил негромко, словно просил прощения за свою неподвижность.

Касьянин наклонился и в темноте ощупал собаку. Когда он коснулся ушей, пальцы его наткнулись на липкую жидкость, а стоило ему дотронуться до лапы, Яшка взвизгнул от боли.

— Похоже, нам обоим досталось... Надо же... — пробормотал Касьянин.

Взяв Яшку на руки, стараясь не прижимать поврежденную лапу, Касьянин попытался раскрыть глаза — сквозь узкую щелочку он увидел свет над дорогой.

Осторожно ступая, чтобы не наткнуться в темноте на обрезок трубы, обломок плиты, на кучу битых кирпичей, двинулся к домам.

— Представляю свою физиономию, — пробормотал он. — Теперь меня только по собаке можно узнать...