Победитель - [2]

Так было и в Николаеве, куда он прилетел 17 сентября, чтобы принять одиннадцатую армию. При предыдущем его коллеге, «благородном духом офицере», по его, Эриха фон Манштейна отзывам, — генерал-полковнике фон Шоберте успели с воспитательной целью повесить несколько пожилых уважаемых в городе евреев вместе с их женами на окнах их квартир и собрать остальных представителей этой нации на еврейском кладбище. Потом «благородного духом» зверя прибрал Господь — его самолет случайно сел на минное поле, и доделывалась эта благородная немецкая работа уже при нем, при Эрихе. Доделывалась тоже благородно: сперва расстреляли мужчин, а затем два дня расстреливали женщин и детей. Расстрелы исполнялись тоже по-благородному: чтобы не травмировать психику горожан и чувствительных немецких солдат, евреев вывезли километров за пятнадцать и там уже гуманно простились с ними. Потом немедленно доложили в ставку, и Манштейн проследил за этим, о том, что все шесть тысяч евреев покинули город Николаев: фюрер тоже был сентиментален и не любил, когда ему рассказывали о массовых убийствах.

Весь путь солдата Эриха фон Манштейна, который Левински, был усеян трупами невинных людей — женщин, детей и стариков. Так было и в «маленькой Палестине» — в бывших еврейских автономных районах на севере Крыма. Там даже после коллективизации сохранилось сельское еврейское население, рассеянное на больших территориях. Зондеркоманда не справлялась со своим непосильным трудом, и Манштейн дал своим подчиненным понять, что он не будет возражать против действенной помощи этим трудягам. Так было и в Симферополе, где он расположился в Воронцовском дворце на окраине города. Чувствительному Эриху, произнесшему сентиментальную речь над телом своего погибшего шофера, конечно, не очень нравились развешанные по всему городу на воротах и деревьях десятки евреев, посмевших не явиться на «регистрацию», но при этом он был человеком пунктуальным и проследил, чтобы двенадцать тысяч тех, кому положено, оказались в знаменитом Симферопольском рве, и так было во всех городах, куда ступала нога этого бравого генерал-полковника.

Экономистом, несмотря на его последующие заверения, ему все-таки тоже пришлось стать: он как-никак был гарантом того, что все награбленное у евреев добро благополучно попадет в фатерлянд. Но и тут он не был педантом: когда начальнику его разведки Эйсману приглянулись старинные серебряные часы, уворованные славным вермахтом у какого-то еврея, он милостиво разрешил ему их прикарманить.

Однако все эти мелкие и ненужные подробности отступали и терялись во мраке прошедшего времени, как только Эрих фон Манштейн вспоминал свой крымский триумф, когда все советское командование севастопольской обороной под «руководством» сухопутного полководца генерала Петрова и морского волка адмирала Октябрьского, как трусливые крысы, удрало из окруженного города, оставив на произвол судьбы, на смерть и плен почти сто тысяч своих бойцов, и по немецкому радио зазвучали звуки фанфар, предшествовавшие сообщению о падении Севастополя. А затем была поздравительная телеграмма фюрера, содержавшая также известие о присвоении генерал-полковнику фон Манштейну звания генерал-фельдмаршала. Где только была эта любимая ныне русским народом гитлеровская шлюшка Ленни Рифеншталь: ведь только ей было бы под силу запечатлеть такой торжественный момент!

Потом благородный Эйсман помчался в Симферополь, поднял там среди ночи какого-то татарина-ювелира и заставил его выплавить серебро из еврейских часов и отлить из него два маршальских жезла на погоны своему шефу. Эрих был тронут до слез. Было множество и других поздравлений и приятных моментов. Лишь одно огорчало: крымские партизаны все еще не угомонились, и никакой управы на них не было: «Они не уважали никаких норм международного права», — напишет он потом в своих мемуарах. Не правда ли, хороша эта изысканная фраза в свете всего вышесказанного о «благородном» поведении ее автора?

После Крымской кампании был у Эриха фон Манштейна непродолжительный отдых в Румынии, где он был встречен как герой, и снова бои, но уже не такие яркие и удачные, и гибель старшего сына при авианалете под Великим Новгородом. Девятнадцатилетний лейтенант Геро Эрих Сильвестр фон Манштейн был, конечно, «благородным человеком и христианином», а главной чертой его характера была неиссякаемая «любовь к людям». Одно остается непонятным: почему, находясь на таких моральных высотах, он, как писал Манштейн-старший, «отдал жизнь за Германию» и нашел свою могилу на берегу озера Ильмень, куда в свое время так рвались псы-рыцари, тоже, очевидно, во имя Германии. Эрих фон Манштейн натуру имел романтическую, и брошенная его любимым фюрером свора взбесившихся гундешвайнов, то есть «собакосвиней» (здесь применяется истинная немецкая терминология того времени), к которой принадлежал и он сам, представлялась ему отрядом античных героев, и одному из разделов своих мемуаров он предпослал их гордые слова: «Путник, придешь в Спарту, скажи там, что видел нас лежащими здесь, как велел закон», опоганив тем самым их светлую память.