Победитель - [11]

После нескольких неудачных попыток Бронников попал-таки к нему на прием. И был разочарован. Вместо разговора по существу, Кувшинников взялся зудеть насчет того, что должен писатель и чего писатель ни в коем случае не должен. Так, например, секретарь твердо знал, что писатель, только что вселившись в прекрасную квартиру, не должен разводиться с женой и начинать клянчить новую жилплощадь. Поскольку жилищный вопрос в стране стоит чрезвычайно остро. И очередники ждут улучшения десятилетиями. И хоть на фронте жилищного строительства делается много, но пока еще на всех не хватает. И нужно с пониманием к этому, а не так наплевательски: чуть что — горшок об горшок, и вот на тебе — подай им комнату. Союз писателей, конечно, обладает определенными возможностями, ведь не зря партия и правительство уделяют такое внимание борьбе на идеологическом фронте… приравнивая, так сказать, перо к штыку. Но все же нужно и честь знать… Бронников, преданнейше подавшись к чинуше и по-собачьи склоняя голову то в одну, то в другую сторону, слушал с таким выражением, будто тот раскрывал ему сокровеннейшие тайны мироздания. На самом-то деле зря он распинался, остроту жилищного вопроса Бронников знал лучше кого бы то ни было — детство, пришедшееся сознательным краешком на войну (а уж к Победе ему стукнуло девять, и он считал себя взрослым) прошло под жгучим солнцем пустыни, в поселковом бараке Джезказгана, где отец работал на медеплавильном заводе… Досталось Бронникову и общежитий, и малосемеек, а что касается отдельной комнаты, так за его сорок три года таковой вообще никогда не имелось, и даже в этой хваленой-перехваленной двухкомнатной квартире тоже не было — потому что в маленькой жил Лешка, а большую они, естественно, делили с женой.

Но деваться некуда, и, умильно кивая, он покорно слушал Кувшинникова, вспоминая между делом о тех слушках — похаживали слушки в творческой среде, похаживали! — как сам Кувшинников кует собственное квартирное счастье. Да-а-а… Можно было задаться и еще одним вопросом — что такого написал этот Кувшинников, что сидит тут теперь индюк индюком и распоряжается человеческими судьбами?..

Но Бронников никаких вопросов задавать, разумеется, не стал. С первой минуты разговора его томило какое-то неясное сомнение, а к концу он уже утвердился в мысли, что Кувшинников — казачок явно засланный, и вовсе он небось не казачок, а полковник, если не генерал… В общем, слушал, кивая, только желчно повторял про себя: «Жил да был один кувшин. Он хотел достичь вершин. Но не смог достичь вершин — потому что был кувшин!..»

Выпятившись из кабинета после брюзгливо прозвучавшего наконец обещания направить письмо от Союза в Моссовет по поводу его персоны, с облегчением утер лоб и двинулся восвояси.

Ни на что он после этой беседы не надеялся, но оказалось, что, как ни странно, обещание свое Кувшинников выполнил, письмо направил, и уже через два месяца Бронников стал обладателем нового жилища. Чудо! Просто чудо!.. На радостях помчался благодарить, опять попал не сразу, а когда попал, Кувшинников все никак не мог его припомнить, понять, о чем речь, а когда понял, в кабинет уже валили какие-то якуты с бубнами и рогами, в результате чего сцена оказалась совершенно скомканной.

Жилище оказалось совсем не плохим, а если учесть расположение, то просто отличным — в самом центре, минут семь пешком от «Арбатской» или полчаса приятной прогулки по переулкам и бульварам от «Маяковской». Явным недостатком следовало признать отсутствие телефона, ну да он приспособился бегать за три дома в сторону Смоленки — там стояли две телефонных будки, и обычно хоть одна из них исправно действовала… Во второй комнате вела тихую мышью жизнь пенсионерка Алевтина Петровна. Вдобавок она через день ранним утром уезжала к дочери нянчить внука, возвращалась поздно вечером, и они, бывало, неделями не встречались ни в коридоре, ни на общей кухне, поскольку оба вели хозяйство по сокращенной программе. Случалось, Бронников бессознательно отмечал запах щей, свидетельствовавший о продолжающейся жизнедеятельности соседки, а она, возможно, чуяла аромат яичницы на сале, каковая по утрам обеспечивала поступление в организм Бронникова необходимых питательных веществ и микроэлементов. Ну, картошку он еще иногда варил. Вот, собственно, и вся кулинария. Вечерами его вообще, как правило, дома не бывало — зимой сидел в ЦДЛ за болтовней под рюмку, летом… собственно говоря, первое лето его одинокой жизни только наступило… но, в общем, летом тоже в ЦДЛ. Если кто-нибудь заглядывал к нему… а кто к нему заглядывал?.. Никита иногда, Юрец… Женщин не бывало, потому что он пока еще дичился исходящего от них запаха — подчас вызывающе приятного, но отличного от Кириного. Короче говоря, если кто заглядывал, Бронников строго-настрого наказывал вести себя потише. А с утра и до обеда — только стук машинки да время от времени негромкие шаги по комнате…

Щурясь от сигаретного дыма, прозрачными пластами уплывавшего за пределы комнаты, чтобы смешаться там с душистым июльским воздухом, он в стотысячный раз как следует рассмотрел панораму, открывавшуюся из окна. Куцый дворик с трех сторон ограничивали стены П-образного дома, в котором он жил. В боковых крыльях было по одному подъезду. В центральной части тоже существовал подъезд, но, чтобы ознакомиться с ним, пришлось бы перевеситься за подоконник, да и то увидишь только козырек. Четвертую сторону двора закрывал тыл четырехэтажного здания. Если обходить его справа, обнаружишь ржавый рельс, вбитый посреди неширокой дорожки, — чтобы не ездили машины. Слева проезду ничто не препятствовало. Двор украшали две липы и несколько кустов жасмина. В центре между ними располагалась небольшая детская площадка — песочница (содержимое ее многолетними усилиями окрестных котов давно было доведено до состояния высококачественного фосфористого удобрения), сломанные качели и две скамьи — одна без спинки, другая без большей части сиденья.