Победитель планеты (двенадцать разрезов времени) - [3]

Пусть же весело будет прочтена эта книга.

И цель написания ее окажется достигнутой, если молодой читатель, прочтя ее, спросит в библиотеке серьезный курс или популярную брошюру по породоведению, по зоологии, теории эволюции и, может быть, вооружится сам геологическим молотком, памятуя, что каждый лишний рядовой в армии исследователей земли может означать новую победу, приближающую нас к полному овладению законами жизни и ее развития.

В. Сафонов

Загорск, май 1933 г.

1. Перед рассветом

Мир не знал ни ущерба, ни прироста. Он не имел возраста. Его некому было мерить. Материя собиралась в холодные облака, загоралась пепельным светом туманностей и, крутясь, рассыпала звезды. Они вспыхивали — желтые и красные гиганты и белые карлики. Волны энергии исходили от них и облекали их. Они гасли, меняя цвет, в безмерном пространстве. И снова в волнах энергии вспыхивал трепет рождающихся атомов. Рождались атомы, загорались, сияли и угасали звезды.

Когда распалось на звездный рой одно из туманных облаков, появилось наше солнце. Такие распады совершались до этого уже неисчислимое количество раз, и все же с того раза, о котором мы говорим, прошло время, для которого у нас нет меры. Солнце находилось в рое, в числе других ослепительных огненных шаров, родившихся вместе с ним, — и оно было одиноко. Его ровесников отделяла от него беспредельная пустота. Их сверкание вобрало в себя всю материю, рассеянную на громадных участках облака — их общей матери, — так же, как сгребают траву на тощем лугу, чтобы далеко друг от друга поставить несколько копен.

Существуют две вещи, сумевшие вместить этот рой звезд-солнц: вселенная и человеческая мысль. Биллионы лет спустя сытый, розовощекий, отпускавший брюшко человек вошел на вокзал Ватерлоо. Он был благонамерен, одет в коверкот и склонен рассуждать у своего камина, отослав лакея, о благости провидения в этом лучшем из миров. И под прохладными гулкими сводами громадного вокзала, пока носильщик с угодливой ловкостью нес щегольской чемодан, полному человеку блеснула мысль: если оставить шесть пылинок на весь вокзал Ватерлоо, то и тогда они наполнят его плотнее, чем звезды наполняют вселенную. Человек этот был сэр Джемс Джинс, баронет и знаменитый астроном, подробнее других рассказавший о происхождении солнечной системы.

Одинокие солнца не знали встреч. Ближайшая от нас звезда находится на расстоянии в 250 тысяч раз большем, чем нынешнее расстояние земли от солнца; и свету нужно больше года, чтобы дойти от этой звезды. Этого соседа мы, люди XX столетия, помещаем в созвездие Центавра. Но тогда не было Центавра. Невообразимо гигантские и все же ничтожно малые по сравнению с разделявшим их расстоянием звезды-солнца носились в мировой пустоте. И только раз в миллиард миллиардов лет могло выйти так, что они натыкались друг на друга.

И как раз это случилось с нашим солнцем. То, что выбросило ему навстречу пространство, не было звездой. Труп, оцепеневший в несказанном холоде, слепая и черная глыба разодрала черное небо. Она нарастала. Объяв полнеба, теряясь в нем, беззвучно помедлила, как грозовое облако. Но не подступила ближе. Чудовищная оспа, буря тяжелого вещества, недвижимая, окаменевшая, схваченная смертью, рвала ее края. Она стояла, теперь багрово озаренная отраженным сверканием солнца, и диск ее весь вырезался на небе.

И тогда докрасна раскалилась, налилась светом пустота между ней и солнцем. Как раненый кит, солнце пустило кровавый фонтан. Исполинский столб пылающей материи взвился из его недр и рукавом потянулся к багровому колоссу. Мало-помалу основание столба истончилось, мостик, соединявший его с поверхностью солнца, стал уже. Теперь это походило на сигару, заострявшуюся о обоих концов и вздутую посредине. Сигара протянулась на десятки миллионов километров, разделявших солнце и колосс, но не достигла его.

И, поколебавшись, колосс стал удаляться. Он съеживался, угасал, таял, словно черное небо размывало его, как вода. И бездна, исторгнувшая его, замкнулась за ним.

Сигара существовала недолго. Она распалась, вихри пылающего вещества сосредоточились в огненные комья. Их получилось десять. Четыре небольших сгустились из тонкой части, близкой к солнцу. Один маленький и два средних родились в ее «голове». Гигант занял центр, между двумя средней величины.

И, повинуясь могучей силе притяжения светила, породившего их, комья-планеты стали прокладывать пути вокруг него сквозь рои газовых облаков, сквозь хаос первозданной материи, еще не принявшей форму. Сильно вытянутые кольца путей то скользили в ледяной пустоте, то неслись у пылающей поверхности солнца, и тогда солнце исторгало из порожденных им тел струи вещества, в меньшем виде повторявшие струю, создавшую их.

Это могло длиться и десятки миллионов и десятки миллиардов лет. Ибо не было никого, кто мог бы отсчитывать время.

Мало-помалу пути округлялись от трения с бесформенной материей, обломками великой катастрофы, сквозь которые проносились порожденные солнцем. И когда они закончили расчистку своих дорог, эти дороги стали почти кругообразны. Коперник считал их за совершенные круги. И только те, кто очень точными инструментами изучал небо после него, заметили их слабую вытянутость. Эта эллипсовидносгь сохранилась, как память о молодости солнечной системы.