Победитель. Апология - [2]

— Роскошная. — Ты посмеиваешься.

Такая изумительная погода, что ты даже искупался. Плюхнулся, как мешок с песком, в воду спасать свалившегося с причала пацана. Пацан с таким же успехом мог спасти тебя.

— В Кобулети мушмула цветет, — фривольно прибавляешь ты.

Мама сосредоточенно поправляет пояс. Опрятность — она передала тебе это качество, она передала тебе все свои положительные качества, несправедливо обделив ими старшего сына. Как и она, ты болезненно чистоплотен, но, посмотри, на кого ты похож сейчас. Смятая пуловером рубашка, распахнутый ворот.

Молча снимаешь с традиционного ужина салфетку. Крапинки влаги на кефирной бутылке. Только из холодильника? Но ведь ты собирался быть в одиннадцать. Вынула, потом снова убрала и опять вынула? Вундеркинд терпеть не может теплого кефира.

С готовностью глядишь в выцветшие глаза. Пожалуйста, мама, не стесняйся — любые вопросы. Любые! Ну, например, какое впечатление произвел Батумский ботанический… Нету вопросов. Разве что этот — будешь ли кефир? — заданный молча, одними глазами.

— Я сыт и счастлив.

Ставит бутылку в холодильник. Морщины на желтой шее. Белые, крашеные волосы — неживые, как у куклы.

— У тебя лекции завтра?

Поблагодари — улыбкой, вот так.

— Я помню, мама.

Неужто ты похож на человека, который способен забыть о лекциях? Даже сегодня. Братец порезвился бы сейчас. «Ты знаешь, что такое твоя память? Старая, занудливая, вонючая скряга. Она убьет тебя. Удушит». Недурственный дифирамб твоей памяти. Что же, в нем есть истина: столько времени прошло, а ты помнишь его слово в слово.

Шарканье тапочек. Папа. Перламутровая пижама, грива седеющих волос. Дряхлеющий лев. Дряхлеющий, но все еще грозный.

— Путешественник прибыл? Ну-ну, приветствуем путешественника. Как там море? Шумит?

— Нельзя ли потише, Макс? — Слаб и бесцветен голос матери на фоне игривого баритона профессионального диктора.

— Почему тише? Сами говорите, а мне — тише. — Сейчас губы надует. Большой, добрый, седеющий ребенок. Баловень дома.

— Потому что люди спят. — Видишь, Станислав, как забочусь я о твоей жене. А ты подозреваешь меня в недоброжелательности.

— Кавказ! — У папы вдохновение. — Рица, Новый Афон…

Стихи будет читать. Будь снисходителен, Рябов!

— Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины…

Рецидив артистической молодости. Додикторский период. Сводку погоды не продекламируешь с выражением.

— Пойдем, Макс, поздно. У тебя передача утром.

— Передача! — усмехается папа: экие пустяки! Но Максу грустно. Вздыхает. — Помнишь Гудауту? А домашнее вино из погреба? Бокал запотевает.

Как кефирная бутылка.

— Станиславу отдохнуть надо. У него лекции завтра. — Не желает мама вспоминать бокал, который запотевает.

— А я хочу поговорить с сыном. Как мужчина с мужчиной.

Непременно, папа! Сегодня это просто необходимо.

Глава семьи преисполнена терпения.

— Спокойной ночи.

Мальчики ближе к отцу; быть может, ребенок ему откроет, почему он такой странный сегодня? Возбужден, не в меру ироничен, кефир не пьет.

Ну-с, папа? Будем говорить, как мужчина с мужчиной?

— Играет и воет, как зверь молодой,

Завидевший пищу из клетки железной…

Вот так, сын мой. Оцени модуляцию и тембр голоса. А теперь рассуди по совести, объективно ли было жюри. То самое жюри, которое двенадцать лет назад опустило шлагбаум на моем пути к телезрителям. Ничего, я не обиделся — уж я-то не спасую перед телевизионной камерой, а вот пусть они поработают с микрофоном!

— Какие стихи! Поэзия — один из китов, на которых держится мир, сын мой. — Глубоко и протяжно втягивает трепещущими ноздрями воздух. — Ты унаследовал мою душу, Станислав.

Ты так думаешь, папа? Лучше бы я унаследовал твою шевелюру.

— Три кита, на которых держится мир. Поэзия, любовь, работа. Если, разумеется, работа приносит моральное удовлетворение. Ты понимаешь меня. Три божества, которым ваш отец всегда поклонялся. Ну, еще, быть может, рыбная ловля. — Ослепительная улыбка: ничто человеческое нам не чуждо.

— Пятое забыл. — Киваешь на газовую плиту, у которой диктор областного радио подолгу простаивает в приступах кулинарного зуда. Хобби большого и милого ребенка.

Смеется. Треплет мальчика по голове. Я знаю, что ты склонен к иронии, сын мой. Уходит, шаркая тапочками.

Выключаешь свет. Медленно расстегиваешь рубашку. В черных окнах дома напротив змеится золотистый отблеск. Не тот ли автобус, что стоял без огней у кромки тротуара?

Вспыхнув вдруг, прожектор выхватывает из темноты навесы, кабинки для переодевания, скелеты грибков — скоро их обтянут парусиной. Ее освещает — на долю секунды — ярко. Рябое приталенное пальто. Взбитый платок на шее — в крупный горошек. Прожектор уходит, и она, и все предметы косо и быстро перемещаются — предметы и она в одну сторону, резкие тени от них в противоположную.

«Женщины не любят таких, как ты. Ты умен, щедр, обязателен, но все твои добродетели навевают скуку». — «Вот как?» — Разудало улыбаешься в бородатое лицо братца.

«Где это ты загореть успел?» — «На Кавказе. Двухдневная экскурсия». — «С Ларисой ездил?» — «Один. Вернее, без супруги». — «Но не один?» — «Как сказать…» — Ты слишком хорошо воспитан, чтобы щеголять своими победами. Даже перед братцем.