Победил Александр Луговой - [21]

Иван Васильевич внимательно разглядывал свою чашечку, которую держал в руках.

— Может быть, может быть, — сказал он, не поднимая глаз, — тебе видней, ты был на месте. Но смотри не ошибись. А если еще разок съездить?

— Да нет, Иван Васильевич, поверьте, тут картина ясная. Надо только написать хорошо...

— ...Ну, а это, — подхватила Люся, — разумеется, труда не составит!

— Да брось ты, Люська, — досадливо перебил Александр, — ну что ты все смеешься. Это ведь серьезное дело, не то что всякие там выкрутасы с обручами и ленточками проделывать.

Глаза Люси засверкали, лицо порозовело. Предвидя неминуемую бурю, Иван Васильевич предпринял решительные меры.

— Я вам расскажу один любопытнейший случай. Вы послушайте. Очень поучительно.

Пришлось замолчать. Обменявшись сердитыми взглядами (погоди, я тебе это припомню!), Люся и Александр приготовились слушать.

— Был я тогда совсем молодым, еще моложе вас — только, можно сказать, входил в спортивный раж. Впрочем, был уже перворазрядником. И вот так сложилась у меня обстановка, что надо было мне самому выбирать тренера. Умер Чулков, ты знаешь, Александр, это имя — старейший наш самбист был, патриарх, можно сказать. Я у него начинал. И как-то так получилось, что другие его ученики где-то пристроились, а я вроде бы один остался. Поехал я к одному тренеру на занятия... Не буду называть его фамилию, скажем, Иванов. Вошел в зал, посмотрел, поглядел, был о нем немного наслышан — он нескольких чемпионов воспитал.

Стою. Смотрю. Подходит ко мне этот Иванов, спрашивает, кто я, откуда. Я рассказываю. Он похлопал по плечу: «Давай, — говорит, покажи, на что способен». Ну, я переоделся (чемоданчик на всякий случай захватил), вышел на ковер. Повозились мы немного: одного его мастера быстро положил, другой — меня.

Иванов улыбается. Кончилась тренировка. Он говорит: «Ты просто родился для самбо, я из тебя в два счета мастера сделаю. Беру в ученики!»

И начал я к нему ходить. Ходил, ходил, такой он всегда ласковый был, этот Иванов, в каждую мелочь влезал, ободрял. Во время тренировки прямо ни на шаг от меня не отходил. Потом были соревнования. Я выигрывать стал. Иванов совсем во мне души не чает. Но чувствую я: что-то не так. Молод еще был, не мог себе ясного отчета дать, а вот чувствую, что не так. Например, со мной, с другими, так сказать, «перспективными» он хоть часами готов возиться, а с «середнячками» поговорит минуту, покажет, подскажет — и тренируйтесь как знаете.

И что ж я придумал? А? (Ехидный, видать, был парень, не то что теперь — добрый старикашка.) Стал я хуже выступать. Раз проиграл, другой. Нарочно! Приемы стали «хуже получаться». И, вижу, Иванов мой чем дальше, тем больше теряет ко мне интерес. И не такой ласковый стал, и к занятиям не такой внимательный, посмотрит-посмотрит и к другим, «перспективным», уходит, Ростовский-то уж выбыл из этой категории. А я, наоборот, стал к нему в десять раз больше, чем раньше, приставать: почему то не получается, почему это осилить не могу, да что, да как. Сначала он просто отмахивался, а потом гнать меня стал.

Вот тогда-то я понял его. Взял свой чемоданчик и отправился к другому тренеру, ну, скажем, Петрову. Конечно, самбист я был неплохой, но уж не такая известная личность, чтоб этот Петров меня знал — так, видел пару раз на соревнованиях.

Прихожу. Никакой ласковости. Мрачноватый. Ворчливый. Сердитый. «Становись в строй», — говорит. Встал. А в строю у него и чемпионы страны, и мастера, и такие же, как я, перворазрядники. И для всех закон один, правила одни и внимание, между прочим, тоже одно. Ворчал на всех Петров одинаково. И никого не захваливал. Посмотрел, например, на мою борьбу и говорит: «Вот это у тебя не годится, а то плохо, а это совсем никуда». Зато уж никогда не отмахивался. Хоть в час ночи иди к нему — примет.

Через год стал я мастером, через три — чемпионом страны. Знаменитым, именитым... А на тренировках по-прежнему в одном ряду со всеми стоял, и ворчал на меня Петров не меньше — больше, пожалуй. Вот так, брат... Так что ты о делах не всегда суди по тому, обходительный их человек творит или, наоборот, не очень любезный. Лучше всего судить по самим делам.

Иван Васильевич замолчал. Молчали и его гости. Первой заговорила Люся:

— Иван Васильевич, а ведь это тоже нехорошо, когда тренер все время ворчит. У меня бы, например, руки опустились.

— Нехорошо, — серьезно заговорил Иван Васильевич, — я и не говорю, что хорошо. У Петрова того тоже были недостатки, а у Иванова — достоинства. Я этот пример привел как раз потому, что уж очень они были полярны. Уж очень привлекал один, и, в общем-то, отталкивал другой. Но как раз второй-то и был лучше. — Он помолчал и заговорил снова: — А вообще тренер не может себе позволить сердиться, когда хочет, радоваться, когда хочет. Засудили, например, его воспитанника — бывает и такое. Внутри все кипит от возмущения, воспитанник твой чуть не плачет или, того хуже, ругается последними словами. А ты должен успокоить его, не дать ему усомниться в судьях. Иначе он потом всегда на них валить будет. Дали поражение? Значит, недостаточно доказал свое преимущество. Работай! Или наоборот: выиграл парень у слабого противника и, особенно на первых порах, прыгает от восторга. Теперь он всех раскатает, одним щелчком любого! А ты ему — душ холодный: плохо, мол, выступал, хоть и выиграл. У тренера жизнь трудная. Он нервничает и волнуется за двоих и выдержки и спокойствия тоже за двоих должен иметь.