Победа - [41]

— Вы хотите заставить меня поверить, сэр, что вам не все равно, будет ли одним человеком больше или меньше на земле? — спросил я через несколько часов после нашего бегства.

— Конечно, нет! — ответил он.

— Тогда почему вы меня удержали?

— Есть манера и манера. Надо учиться быть корректным. Надо также избегать ненужных усилий, хотя бы только ради изящества.

Вот как джентльмен смотрит на вещи. На рассвете мы вошли в маленькую речонку, чтобы иметь возможность спрятаться в случае, если бы искатели клада пожелали начать с того, чтобы искать нас. И они не замедлили это сделать, черт возьми! Мы увидели, как шхуна делала галсы против ветра, разглядывая море во всех направлениях с помощью двух десятков биноклей! Я посоветовал патрону дать им время убраться, прежде чем пуститься в путь. Тогда мы смирненько просидели десять дней в своем убежище. Но на седьмой день пришлось все же укокошить одного парня, брата того Педро, которого вы знаете. Они были охотники на крокодилов. Мы прятались в их хижине. В то п|)емя ни патрон, ни я не умели говорить по-испански. Сухой (юрег, прохладная тень, восхитительные гамаки, свежая рыба, мкусная дичь — сказка, да и только! Патрон с самого начала дал им несколько долларов, но это было все равно, что жить с па- |юй диких обезьян. Скоро мы заметили, что они очень много разговаривают друг с другом. Они зарились на денежный ящик, кожаный чемодан и мой мешок. Для них все это составляло недурную добычу. Они, должно быть, говорили себе:

«Никто никогда не явится разыскивать этих субъектов, которые точно с луны свалились. Что, если мы перережем им глотку?»

— Очевидно! Это было ясно как день. Нужно было видеть, как один из них, глядя по сторонам изумленными глазами, берется за чертовски большой нож, чтобы понять, откуда дует ветер. Педро сидел рядом, пробуя лезвие другого ножа. Они думали, что мы ушли сторожить устье реки, как мы это обычно делали днем. Не потому, чтобы мы очень боялись снова увидеть шхуну, но надо было обеспечить наше отплытие и, кроме того, на берегу ветерок был прохладнее. Впрочем, патрон там и находился, растянувшись на одеяле в таком месте, с которого ему видно было открытое море, а я вернулся в хижину, чтобы взять из своего мешка немного табаку. Я еще не отказался от этой привычки и чувствовал себя счастливым, только когда у меня во рту был комок табаку величиною с детский кулак.

Это людоедское сравнение заставило Шомберга издать робкое: «Скажите пожалуйста!»

Рикардо уселся поглубже и продолжал, разглядывая с удовольствием свои вытянутые ноги:

— У меня вообще легкая походка. Мне кажется, черт меня побери, что я мог бы насыпать соли на хвост воробью, если бы захотел. Во всяком случае, оба мои черных мохнатых негодяя не слыхали меня. Я наблюдал за ними на расстоянии не более десяти шагов. Вместо одежды на них были только белые полотняные штаны, закатанные до бедер. Они не говорили ни слова. Присев на своих толстых икрах, Антонио точил на плоском камне нож, а Педро, прислонившись к небольшому дереву, проводил пальцем по лезвию своего. Я скрылся так же бесшумно, как мышь, понимаете?

Я не сразу заговорил с патроном. Опершись на локоть, он имел такой вид, словно не хотел, чтобы его тревожили. Вот он каков: иногда такой фамильярный, что, казалось бы, готов есть у вас из рук, а на другой день может оттолкнуть вас не хуже черта, но всегда потихоньку. Настоящий джентльмен, говорю вам. Я оставил его пока в покое, но не забывал своих двух приятелей, так славно занимавшихся своими ножами. У нас был, на нас двоих, только один шестизарядный револьвер хозяина, но всего с пятью пулями, а патронов у нас не было. Он забыл коробку в одном из ящиков в каюте. Это было неприятно. У меня был только складной нож, который для серьезного дела не годился.

Вечером мы все четверо сидели у небольшого костра перед хижиной; мы ели поджаренную на листьях банана рыбу и, вместо хлеба, печеный иньям — наше обычное меню. Патрон и я сидели по одну сторону, а оба мои красавца — по другую. Они время от времени бормотали несколько слов на своем почти нечеловеческом наречии и упорно держали глаза опущенными. За последние три дня они ни разу не взглянули нам в лица. Я стал тихонько говорить с патроном, так же спокойно, как говорю сейчас с вами, и рассказал ему все, что видел. Он не перестал выбирать кусочки рыбы и отправлять их себе в рот с самым невозмутимым спокойствием. Одно удовольствие иметь дело с джентльменом. Он ни разу не взглянул на дикарей.

— Теперь, — сказал я ему, притворно зевая, — придется не спать ночью, дремать днем, то и дело открывая глаза, и не дать им застать нас врасплох.

— Это совершенно невыносимо, — сказал патрон, — да к тому же вы не имеете никакого оружия!

— О, я впредь буду держаться поближе к вам, сэр, если вы ничего не имеете против, — сказал я ему.

Он тихонько покачал головой, вытер руки о банановый лист, заложил одну руку за спину, словно для того, чтобы подняться, выхватил из-под куртки револьвер и пустил мистеру Антонио пулю пряма в грудь. Вы видите, что значит иметь дело с джентльменом; никаких историй, никаких затруднений. Но ему все же следовало бы сделать мне знак или шепнуть мне словечко. Не могу сказать, чтобы я испугался; я даже не знал, кто выстрелил. Вокруг было так тихо за минуту до того, что звук выстрела показался мне самым страшным грохотом, какой я когда-либо слышал. Достопочтенный Антонио упал головою вперед — как они всегда падают, в сторону выстрела, — вы это, должно быть, сами заметили; да, так он упал головою вперед, прямо в огонь, и вся шерсть у него на лице и на голове запылала, словно горсть пороха — жир, должно быть: они всегда соскабливали жир с крокодиловых шкур.