Победа. Книга 1 - [10]

– А вам в какую, товарищ майор? – в свою очередь спросил сержант.

– Карлсхорст.

– Садитесь. Как раз туда и еду, – сказал сержант, перебрасывая на заднее сиденье шинель и видавший виды выцветший вещевой мешок.

Воронов забросил туда же свой чемоданчик и уселся рядом с сержантом.

Водитель выжал сцепление, с особой шоферской лихостью, со звоном «воткнул» ручку переключения скоростей и нажал на газ.

Машина тронулась.

Воронов искоса взглянул на сержанта. Тот был еще молод, однако усат. Клок белокурых волос выбивался из-под пилотки, которая была так сдвинута набок, что почти касалась одной из бровей. На груди у сержанта поблескивали орден Славы третьей степени и медали за освобождение многих городов.

– С этим эшелоном прибыли, товарищ майор? – спросил сержант.

– С этим, – подтвердил Воронов.

– Значит, из самой Москвы?

На мгновение Воронов запнулся, – находясь на фронте, он не привык называть случайным попутчикам место отправления или пункт следования воинской части.

– Да не темните, товарищ майор, – широко улыбаясь, сказал сержант. – Я своего начштаба возил этот эшелон встречать.

– Что ж вы его не дождались? – уклончиво спросил Воронов.

– А он дальше эшелон сопровождать будет. Прямиком до Потсдама!

«И этот про Потсдам!» – подумал Воронов. Он хотел было расспросить водителя о Потсдаме, но тот опередил вопросом:

– Как там, в Москве-то?

– Здорово! – невольно улыбаясь в ответ на заразительную улыбку белозубого сержанта, сказал Воронов.

– На параде Победы не побывали?

– Был и на параде.

– Ух ты! – воскликнул сержант и пристально глянул на Воронова, словно только теперь решил разглядеть его как следует.

– Ну, а у вас тут как? – спросил Воронов, чтобы поддержать разговор.

– У нас? Мир, товарищ майор! Одно слово – мир!

Странно было слышать это слово в городе, который стоил жизни десяткам тысяч людей. Еще совсем недавно здесь бушевало пламя пожаров.

В зрелище аккуратно прибранных берлинских развалин было нечто такое, что отличало этот город от десятков других разрушенных городов, которые Воронов видел за годы войны. Что же именно? Воронов не сразу понял, что это была белая каменная пыль, покрывающая Берлин.

«Седой город, – подумал Воронов, – город с седыми волосами…»

Прошло всего два месяца, но многое в Берлине коренным образом изменилось. Видно было, что жизнь в городе мало-помалу налаживается.

Теперь он уже не казался вымершим, как в первые дни после Победы. По тротуарам или по мостовым шли люди, много людей. Почти все они везли тележки с домашним скарбом или поели сумки. Эти люди были уже не похожи на тех, которых Воронов видел в мае. Те пугливо пробирались меж развалин, озираясь по сторонам, словно опасаясь, что на них каждую минуту может обрушиться удар.

Встретив солдата или офицера союзных войск, они шарахались в сторону или всем своим видом изображали покорность, даже подобострастие. У женщин, казалось, не было возраста – бледные, неряшливо одетые, они вели за собой таких же бледных, давно не мытых ребятишек. Только проститутки, появившиеся на улицах Берлина одновременно с английскими и американскими солдатами и офицерами, бросались в глаза своими ярко размалеванными лицами.

Воронову бросился в глаза плакат на одной из полуразрушенных стен: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается».

Навстречу машине, в которой ехал Воронов, часто попадались офицеры союзных армий. Сидя в своих «виллисах», они на большой скорости проносились мимо. Иногда они поднимали руки к пилоткам и что-то кричали, но Воронов не мог разобрать, что именно. Видимо, приветствовали советского офицера.

– Веселые ребята, с ними не соскучишься! – сказал водитель с оттенком уважения и в то же время насмешливо.

– Часто видишь союзников? – спросил Воронов, избегая прямого обращения к сержанту.

– Когда на Эльбе стояли, друг к другу в гости ходили. Языка, конечно, не знаем. «Халло, Боб, фенькю вери мач», и все тут! Но ничего, общались. Выходит, есть на свете общий язык. Бессловесный, а всем понятный…

Сержант то и дело поглядывал на Воронова, словно ему было очень важно, как будет реагировать на его слова этот незнакомый майор.

– Правильно говоришь, сержант, – переходя на привычное фронтовое «ты», с улыбкой сказал Воронов. – Если такого языка еще и нет, он должен быть создан…

– А я что говорю! – обрадовался сержант, пропуская мимо ушей последние слова Воронова и не обращая внимания на интонацию сомнения, с которой они были произнесены. – По-ихнему ни бельмеса, а ведь договариваемся! С офицерами-то я дела не имел, а с солдатами запросто! «Фенькю вери мач», и все в порядке! Я ему: «Гитлер капут!» А он мне: «Сталин!..» И кружок пальцами показывает. «О’кэй» – порядок, значит, по-ихнему.

– Это они тебе, сержант, «сенькью вери мач» говорить должны, – с усмешкой сказал Воронов, – пусть нас благодарят за то, что в Берлин попали.

– Ладно, товарищ майор, чего нам теперь считаться! – отозвался сержант.

– Не в этом сейчас дело!

– А в чем же? – с любопытством спросил Воронов.

– Как вам разъяснить, товарищ майор… Сколько лет мы прожили до войны, а вокруг одни капстраны. Всюду это чертово окружение. Так ведь его в газетах называли?