По зрелой сенокосной поре - [9]

— Молчи! Мы там первыми будем!

Что такое плодопитомник — я знал. Это место, где растут саженцы яблонь, слив, груш, вишен и даже северного винограда. За год или за два до этого мы с отцом были в таком плодопитомнике и привезли оттуда дюжину корней, посадили свой сад. Но то был плодопитомник какого-то колхоза, и я помнил только, что ехали мы как раз этим шляхом. Класс же наш был в городском питомнике, совсем с противоположной стороны, но нам и в голову не пришло подумать о таком расхождении.

Шли мы с Семеном не спеша, часа через три набрели на подлесок, огороженный со стороны дороги березовыми слегами. Решили, что это и есть питомник, потому как — кто же станет загораживать обыкновенный березняк!.. И стали мы «прочесывать» свой питомник вдоль и поперек в поисках одноклассников. Вышли на песочек на бережочек, искупались несколько раз, позагорали, пообедали своими припасами, а когда солнце стало заметно склоняться к закату, отправились ни с чем обратно, да заблудились и до темноты блукали. Не особенно страшно было, потому что Семен говорил, что он меня одного не бросит… Ночью, по зареву на краю неба, мы определили, где город.

Выбрались из леса, натропили прежний шлях. Где шажком, где рысцой, где наперегонки — но старая дорога оказалась теперь короче утренней. Пришли в город — трамваи ходят, значит, не так и поздно, — сами себе думаем. Я говорю Семену:

— Теперь с тобой — хоть куда, с завязанными глазами пойду!

— Ладно, — отвечает он, — до завтра тогда! А то на последний трамвай не успею!.. — я и рта не успел открыть, как он — фьюить! — и в вагон, и поехал…

Эх, Семен, Семен, думаю… А я только хотел к нему попроситься, чтобы дома потом рассказывать, как мы одни в лесу ночевали… Из леса он все равно не удирал! Если б я зарева не разглядел, мы б и всю ночь на дубе прокуковали. А сейчас… Наверное, он мать свою очень любит. Может, даже сильнее, чем я.

XVIII

Я иду от Милены домой по старым улицам, где не раз мы бродили с ней. Дорога длинная, но всегда нам казалось, что мы прошли очень быстро и опять поворачивали: от нее ко мне, от меня к ней… Между нашими встречами лежала разлука. Самая короткая длиной в полгода. Мы могли бы проговорить вечность, но мимо одного переулка, не сговариваясь, шли молча. В том переулке дом Семена. Сейчас там живет его мать, старушка лет под семьдесят. Семен у нее младший. Она воспитывала его с прилежанием молоденькой учительницы, мыла, чистила, холила, как жеребеночка, и все говорила:

— Это моя надежда, моя опора. Мне с ним век коротать. Правда, сынок?!

— Куда ж мне деться! — заученно шутливо отвечал Семен, и она, довольная, смеялась, щекотала его и трепала за кудри.

Теперь она там, в доме, одна. И жива ли еще?!

Надо бы зайти, проведать, передать от Семена привет, хотя я и не видел его. Зайду, только не сегодня, не сейчас. Пусть забудется то, что вспомнилось. Тогда будет легче смотреть на нее и рассказывать, как Семен в Москве страдает без нее, как трудно ему вырваться из Москвы в отпуск, а еще труднее с пропиской. Своей квартиры нет, а к теще мать вряд ли пропишут, даже на дачу, на это специальное разрешение нужно…

Все это я скажу и утешу ее. Но надолго ли? Она ведь была умной женщиной. Понимала все с полуслова. Да, как же ее звали?! Татьяна Андреевна!.. Маленькая, сухонькая, с розовым ротиком, похожим на птичий клюв. Муж ее погиб, кажется, в тридцать седьмом, но она как-то не горевала по нем. И вообще она была симпатичной. Почему Семен не вышел в нее характером?!

XIX

Татьяна Андреевна, мать Семена, обладала не только проницательностью, но и юмором. Она умела войти в наши мальчишеские заботы, дать ненароком дельный совет. У нее хватало такта не вмешиваться в чисто «мужские» дела и предоставлять Семену полную свободу. Правда, когда нужно, она всегда успевала сказать:

— Как женщина я это осуждаю. Это некрасиво потому-то и потому… А как мужчина я бы сделала так-то и так-то…

Если мы принимали ее вариант, она восхищалась:

— Молодцы! Я век прожила, но до такого сама никогда бы не додумалась!..

Однажды, войдя в комнату Семена и на полуслове прервав наш шепот, Татьяна Андреевна сказала:

— Я вижу, вы усердно занимаетесь?!

— Мы тут слово одно никак не переведем…

— Давайте, давайте, — махнула она рукой. — Шепчитесь!.. Все равно я раньше всех узнаю вашу тайну.

— Какую тайну? Никакой тайны нет!

Она погрозила Семену пальцем.

— У меня есть секрет! — засмеялась и ушла.

Мы сразу подумали о Миленке. Задолго до этого Семен сказал, что любит ее, писал записочки, а я передавал ей. Ответов он обычно не получал, и это нас больше всего злило. Мы допускали все, что угодно, даже то, что сердце ее отдано другому, но чтобы нас так игнорировали?! С ребятами она не дружила, а предположить, что Семен — лучший, после Генки, в классе — мог кому-то не нравиться?! Это сверх наших представлений о дружбе, о любви…

Когда на переменах Семен подсаживался к Милене за парту и просил объяснить непонятную будто задачу, ее подружки, с которыми она делилась секретами, окружали его и со смехом произносили одно только слово:

— Семен?!

— Се-ме-ен?!

— Семен, Семен?!

И смотрели на него так выразительно, что он, боясь разоблачения, поднимался и бросал им сердито: