По зрелой сенокосной поре - [8]

В остальном он был хорошим парнем.

В школе нам всегда не хватало свободного времени: хотелось побольше почитать, в авиамодельный кружок сходить, научиться фотографировать, да мало ли еще что! Вот мы и договаривались: один день он готовит алгебру, другой день — я, сначала он немецкий переводит, потом я. Переписывали друг у друга и — амба! Но я мог позабыть о своей очереди, а Семен — ни за что, никогда. И чтобы он обиделся, не дал списать — такого не было и быть не могло!

Он всегда выручал. Пошли в поход, у меня на привале кто-то колбасу из рюкзака спер. И никто не признается, все только смеются. Стали обедать — Семен свой сыр пополам режет. Или, я уже в мореходке учился, а Семен в Москве, в мединституте, приезжаю к нему без денег. Он говорит, пойду к брату, займу. Приходит, дает сто рублен — деньги по тем временам немалые, а я как раз домой ехал, надо было гостинцев купить. Выручил. А когда знаешь, что есть на земле человек, который ради тебя все сделает, последний кусок отдаст, то и самому таким хочется быть, может быть даже лучше.

Мать часто говорила мне, что друзья просто-запросто не заводятся, никогда нельзя подводить их или обманывать. Так-то оно так, да ведь понимать это мы начинаем, когда в поучениях уже и нужды нет. Отец рассуждал проще: «С кем попало не водись, со шпаной не связывайся, а то потом не расчухаешься». Таким образом, логика обстоятельств уже в детстве вынуждала к предусмотрительности. Если я сказал, что дружу, то должен показать друга: мать с отцом посмотрят — скажут, можно или нет… Конечно, теперь, говоря так, я утрирую. Родители, если они того хотят, должны узнавать все от нас самих, но так, чтобы и тень подозрения не закрадывалась в наше сердце.

О дружбе моей с Семеном узнали они не сразу. Если я уходил из дома и меня спрашивали: «Куда?», я, конечно же, недовольный таким вопросом, отвечал: «Сами не знаете?! К Генке, куда ж еще!..» Генка Байдаков был отличник, учителя хвалили его на всех родительских собраниях, а матери почему-то считали за счастье похвалиться друг перед дружкой: «Мой Ваня (или Петя, или Коля) всю эту четверть дружил с Байдаковым! И знаете, вместо тройки по арифметике принес… четверку!! А я думала, он у меня совсем беспонятливый…» Знаем, как же! Этот Ваня просто контрольную списал у Байдакова, а они уж тут рады, понавыдумывают…

В надежности своего алиби я не сомневался. Во-первых, Генка жил далеко от нашего дома и даже случайно не мог попасться на глаза моей матери; во-вторых, я обзывал его подлизой и на физкультуре подставлял ему ножку на прыжках, он падал и хныкал, а физкультурник ставил ему за это четверку (так что, если в конце концов он не получил золотую медаль, то это по моей милости: ненависть к физкультуре — что значит условный рефлекс! — Генка сохранил на всю жизнь); и в-третьих, я пообещал натравить на него соседскую собаку, овчарку, если он когда-нибудь станет отираться на нашей улице.

В конце концов Генке тоже выпало счастье, и он однажды за все отплатил мне. Я прогулял несколько уроков, и завуч велела мне привести родителей в школу. «А что они вместо меня, что ли, учиться тут будут?!» — хотел я возразить, но вместо этого ловко соврал: «Мать болеет, а отец в командировке!» Она тогда спросила у класса, кто сходит ко мне домой? Все молчали. «Байдаков, а вы?» — «А что — я?» — «У вас же нет общественных поручений. Сходите, помогите товарищу. Как только родители его будут дома — скажите им, что я жду их».

Хоть Генка и видел мой кулак, я целый вечер караулил его на углу. А он приперся со своей матерью. Ну, пошли у них разговоры. Хорошо еще, что отца почему-то не было, а матери своей я сказал, что Генка противный, как аскарида. Она меня, конечно, шлепнула. Но что этот шлепок, да хоть десять таких шлепков, по сравнению с тем, как я помог Генке одеться, когда он уходил от нас. Я снял с вешалки его пальто, воткнул в рукав булавку и держу перед ним. Вот он сунет руку — коль! — он обратно: кусается. И так пока у него слезы на глазах выступили, чуть не разревелся. Еще мать ему крикнула: «Геник! Долго ты будешь копаться!..» Он, конечно, рассказал ей все на улице, а она, наверно, шипела, как гусыня: «Сколько раз тебе говорила, не связывайся со шпаной». В таком деле матери все одинаковые.

А может, и не все. Генкина мать наверняка бы отцу нажаловалась, а моя вот нет. Только погрозилась. А это — что, грозиться и я умею.

В конце концов, с того дня я Генку окончательно вычеркнул из своей жизни. Он даже для отвода глаз мне не мог пригодиться.

Но дело не в Генке.

Даже теперь не могу понять, почему долго скрывал я свою дружбу с Семеном. Потому ли, что для истинной дружбы унизительны любые проверки, почему ли другому, но Семена я привел домой только после одной истории…

Как-то наш класс на весь день отправился на экскурсию в плодопитомник. Нарочно ли или случайно, но мы с Семеном отстали от всех, и тогда я сказал, что догоним их на трамвае — раздумывать было некогда — тут трамвай, мы еле успели вскочить на подножку.

С окраины города древним, поросшим травою шляхом отправились на запад.

— А ты знаешь дорогу? — спросил Семен. — Не заблудимся?