По зову сердца - [9]

По красному, напряженному лицу Евдокимова лился пот, большие руки судорожно сжимали руль. Машина подпрыгивала на развороченной мостовой, раненые кричали и ругались, кто-то из них стучал кулаком по кабине, требуя не гнать так, потому что быстрая езда причиняла людям боль.

Киевское шоссе было уже недалеко. Вдруг засвистели пули, в ветровом стекле появились две круглые дырочки. Я не могла понять, откуда стреляли. Приготовила гранату.

Позади что-то трещало, раненые кричали еще громче. Я выглянула — никого нет. В следующую секунду вскрикнул и застонал Евдокимов. Гимнастерка на его плече заалела.

— Ранило, — скривившись, сказал он.

— Крепись?.. Можешь? — спросила я и с надеждой посмотрела на шофера.

Ветровое стекло снова пробила пуля. «Откуда же стреляют?» И тут увидела: слева нас догоняет мотоциклист. Сорвала с гранаты предохранитель и, открыв дверцу кабины, швырнула гранату. Когда дым рассеялся, мотоциклиста за нами не было.

Мы выскочили на Киевское шоссе.

На пятом километре от города остановились и увидели, что двое раненых убито, а львовский врач ранен.

Но надо было двигаться дальше. Доехали до погранзаставы. Пограничники меня узнали и хотели задержать. Раненые возмутились:

— Этим людям надо спасибо сказать. Они вывезли нас из города!..

Подошел лейтенант-пограничник и, разобравшись, в чем дело, пропустил машину.

Под городом Злочевом мы догнали свою санитарную часть.

К машине подбежала Нилова:

— Привезла?! Я так волновалась. Ну молодец!

— Не совсем, двоих не довезла, — ответила я, открывая дверцу санитарной машины.

Заглянув в машину, Нилова приказала:

— Скорее вези в Тернополь. Оттуда сегодня отправляют санитарный поезд.

Я вскочила в кабину, крикнув шоферу:

— Поехали!

И опять нас бомбили почти всю дорогу. В Тернополь мы добрались только к вечеру. Сдав раненых, я проводила мужа до вагона. Гриша стал уговаривать меня ехать с ним.

— Буду беспокоиться о тебе, Тамара. Я, наверное, останусь калекой, мне тяжело будет одному. Поедем, ты будешь работать в госпитале, в который меня положат.

С забинтованным лицом, лишенный зрения, неподвижный, лежал он передо мной. В моей душе происходила борьба. Как отпустить его одного в таком состоянии? Выдержит ли?

— Что же ты молчишь, Тамара? Ты здесь?.. — он шарил по одеялу, ища мою руку.

— Я здесь, Гриша…

— Поедем вместе, Тамара! Не бросай меня!

Слезы душили меня, но я возразила:

— Я здоровая и поеду в тыл? Нет, не могу.

Хотела еще многое сказать, но не находила слов. Твердо произнесла:

— Останусь на передовой. Прости меня. Пиши, пиши мне обязательно…

— А куда же писать?

Полевой почты еще не было, и я задумалась.

— Пиши в Тернополь, на главную почту.

Загудел паровоз. Я поцеловала мужа в забинтованную голову. На минуту показалось, что я готова изменить решение и поехать с Гришей, но чувство долга перед Родиной и товарищами остановило меня.

Поезд тронулся. Я спрыгнула на ходу. Перед глазами на вагонах быстро мелькали белые, круги с красными крестами. Слезы текли по моим щекам. Побрела, не видя ничего, не зная, куда и зачем иду.

Опомнилась на окраине. Оглянулась. Со стороны города доносились взрывы. Клубы дыма, озаренные отблесками пожарища, поднимались в темноту. В небе вспыхивали разрывы зенитных снарядов, быстро рыскал слабый прожекторный луч.

«Не бомбят ли санитарный эшелон?» — тревожно думала я.

Куда идти, где теперь наши? Улицы были заполнены бегущими из города жителями. Стонали раненые. Матери с искаженными от горя лицами разыскивали потерявшихся во время бомбежки детей. «Мама! Где моя мама?» — громко кричала бежавшая мимо меня девочка, крепко прижимая маленького, уцепившегося за нее котенка. Пролетавшие над городом «мессеры» разбрасывали парашютные ракеты, от которых становилось светло как днем.

С трудом перебралась через небольшой деревянный мост, забитый трупами. Пахло кровью и горелой резиной от тлеющих машин. Дышать было трудно. На шоссе — масса военных машин, танков и пушек. Они направлялись к большому каменному мосту.

На побитой осколками стене белого дома заметила большую стрелу с фамилией нашего командира. Стрела показывала за угол, к дачным домикам.

Я пыталась обдумать события последних дней. И раненый беспомощный Гриша, и бомбежка, и слезы женщин и детей — все слилось у меня в одно. Было невыносимо тяжело.

— Стой! Кто идет? — остановил меня окрик часового.

— «Затвор», — вдруг услышала я рядом голос Ниловой. — Иди за мной, — сказала она мне, и мы направились к темнеющему за белым домиком саду.

В подразделении все спали. Изредка нас окликали как из-под земли выраставшие часовые.

— Здесь санчасть, — остановилась Нилова на окраине садика.

Развесистое кудрявое деревцо хорошо маскировало нашу санитарную машину. В кабине кто-то громко храпел.

— Ну что, отправила? — участливо заглянула мне в глаза Нилова.

Теплотой, лаской повеяло от ее слов. Слезы, давно подступавшие к горлу, так и брызнули у меня из глаз. Я вскочила в «санитарку» и бросилась на носилки, где недавно еще лежал Гриша. Рыдания с неудержимой силой прорвались наружу, и, чтобы заглушить их, я изо всех сил прижимала к лицу пилотку.

— Не слезы должны у нас накипать, а ненависть к врагу, — тихо сказала Саша.