По знакомым дорогам - [31]

— Обошлись вы отцу!

— Да уж! Мы с ним вместе начали думать, как дальше быть, и уговорил он немца Остермана, чтобы взял меня к себе в механическую мастерскую учеником…

Тут я тяжко вздохнул, а кто-то из гостей Попудренко спрашивает:

— Чего так?

— Да вскоре я крепко побил сына этого Остермана. Очень он лез к нам, ученикам, до зуботычин доходило. Раз ударил моего соседа, тщедушного паренька, а я и огрей его молотком! И опять полиция…

— Вот тебе на! Ругали, небось, сами себя?

— Да нет… Это была моя первая политграмота. Надзиратель на меня орет: «Какое же ты имел право бить хозяйского сына?!» Я спрашиваю: «А он нас бить имеет право?» — «Значит, имеет!» — кричит надзиратель.

После этой истории я, отсидев в полиции, решил уехать из Новгород-Северского подальше, не веря, что везде одинаково. Думал, не может так быть… Уехать без паспорта нельзя, а паспорта мне по возрасту еще не полагалось. Волостной писарь Авдеенко заломил за него двадцать рублей. Опять отец одалживал. Действительно, обошелся я ему… Пять рублей дал Владимир, муж сестры Степаниды. И с паспортом отправился я в Никитовку, на рудники. Работал там самую черную работу. Спать примащивался у коксовых печей, вместе с другими бездомными. Познакомился и подружился там, на Нелеповском руднике, с Михаилом Бышко, с которым потом воевал против оккупантов под началом батьки Боженко.

Там я пережил эпидемию холеры. Жуткая картина была. Идешь, смотришь, на земле лежат трупы, а то человек впереди тебя, шагая на работу, вдруг упадет и начинает корчиться. Боролась власть с холерой одним способом — никого с рудника не выпускали, живой цепью стояли охранники. И все же мы с Бышко надумали бежать, пока нас самих не скрючило. Первый раз поймали в поле, вернули на рудник. Через пару дней мы опять в бега. Удалось выскользнуть и добраться до Горловского рудника. Работы нет. Перебрались дальше, на Щербиновский рудник, и устроились в шахте. Ура! Работать в шахте несладко, вечером выберешься наверх, под небо со звездами, без сил, а все равно — ура! Стали получать чуть больше, чем раньше. Я работал навальщиком породы и подсчитывал в уме, сколько и когда смогу послать отцу. По-прежнему перебивались с хлеба на воду, но к шахте привыкли. То ли по привычке этой, то ли по молодости стало казаться, что одинаково — в поле пахать или в шахту спускаться.

Но шахта — это шахта, конечно. Техники безопасности никакой не было. Каждый день убивало по нескольку человек: то обвал, то коногона вагонеткой придушит, то еще что-нибудь. Считалось нормально — шахта! И взрывы газов бывали — тогда сразу гибли десятки людей.

Я работал уже забойщиком, когда попал под обвал. Сидел я один глубоко под землей и думал: ну конец! У меня была с собой бутылка подслащенного чая и кусок хлеба — шахтерский обед, всегда с собой брали. Пью чай, и такой он вкусный, лучше нет ничего на свете. Мысль о том, что придется, не видевши жизни, прощаться с нею, гоню от себя. Когда выпил весь чай — уснул. Очнулся — голова трещит, дышать нечем. Потом начало грудь теснить, сжимать. Не знаю, как долго лежал без сознания, а пришел в себя оттого, что за ноги меня тянут. Повезло! Выручили товарищи, добрались. Навсегда это вошло в меня, как закон жизни: держись товарищей!

А жизнь текла все интересней, осмысленней. Машинист Новиков все чаще говорил со мной на политические темы, я уже и сам говорил с другими. В декабре десятого года девятнадцатилетним шахтером я вступил в РСДРП…

Скоро на руднике — большая забастовка. Казаков вызвали. А я попал в число зачинщиков, меня давай по тюрьмам гонять, ну, думаю, выйду на волю, не такое вам устроим, держитесь, хозяева! Из тюрьмы меня — в деревню, под надзор полиции, да я и там времени даром не терял, не раз с крестьянами о политике заговаривал, и пристав трижды сажал меня под арест, пока не надумал отдать в солдаты — надоело ему возиться с бунтовщиком, как он говорил. И отдал. Началась империалистическая, царю требовались солдаты.

Так я впервые взял в руки оружие. Не я один. А с оружием мы смогли добиться всего…

Глава тринадцатая

Едва ли не самым серьезным препятствием на партизанских путях были железные дороги. Они всегда бдительно охранялись захватчиками. Двигаясь дальше по своему маршруту, мы приближались к железной дороге Гомель — Бахмач. Ее надо парализовать.

Что ж! Мы ведь шли на Полтавщину, чтобы взрывать там железнодорожные пути, и я сказал своим командирам: вот вам первый случай для опыта.

У нас был большой обоз, и для движения через железную дорогу мы наметили переезд за селом Деревины, на котором, по донесению разведки, стояла сторожевая застава; а в селе находился стан полиции — сорок человек. Сначала надо было разгромить полицаев, а уж потом захватить переезд.

Учитывая важность задачи, с первым отрядом пошел комиссар соединения Негреев. Помог сильный дождь, который грянул в полночь на подходе к Деревинам. Боевой отряд продолжал двигаться. Нападение на полицию было настолько внезапным, что она, по существу, не приняла боя, большая часть полицаев разбежалась, открыв дорогу на переезд. Туда была немедля послана разведка во главе с Андреем Дунаевым, но что-то долго не возвращалась. И ни одного выстрела не доносилось. Я начал беспокоиться, потому что соединение уже сгруппировалось в Деревинах. И вдруг прибегает Исаак Сосновский и докладывает, что переезд очищен от фрицев. Тогда я и обратил внимание на этого парня, спрашиваю: