По земле ходить не просто - [33]

— Она не пишет и писать не будет, — подчеркнуто твердо ответил Николай, не глядя на Дмитрия Петровича.

— Почему? — изумленно спросил тот. — Вы же так хорошо дружили с ней. В чем дело?

— Не знаю, — опустил Николай голову. — С ней у нас все кончено.

— Вот это да-а! Не ожидал… Кто же в этом виноват?

— Кто же может быть, кроме меня самого? — горько усмехнулся Николай. — Сам порвал…

— Но почему же? Почему?

— Перед самым моим отъездом случилось одно неприятное дело. Был, одним словом, громкий разговор… Так что писем я не получу… Да это и лучше, пожалуй… — поспешно закончил Николай.

— Не ожидал, не ожидал от тебя этого! — с искренним огорчением сказал Колесниченко. — Но ведь ты ее любишь?

— Мало ли кто из нас кого любит? Зина, помните, доказывала, что для любви нет границ и расстояний… Есть, оказывается, и предел и расстояния.

Дмитрий Петрович глубоко вздохнул и, вытащив портсигар, закурил.

— Знаешь, Коля, не понимаю я этого всего. Дураком вроде тебя нельзя назвать, но…

— Умным тоже не приходится? — подсказал Николай.

— Пожалуй, так… Откуда у тебя такая дурь в голове? Разве можно поступать так? Девушка любила тебя, а ты… Чертовщина какая-то. Да и на войне не все погибают. Конечно, бывают жертвы, но разве в мирной обстановке люди не умирают? А жизнь никогда не боялась смерти! Откуда у тебя эти паршивые интеллигентские манеры?

— Интеллигентского во мне, Дмитрий Петрович, ничего нет. А только близок локоть, да не укусишь.

— Опять неверно, — поморщился Колесниченко, словно от зубной боли. — Хочешь сказать, что исправить невозможно? Неправда! Можно! Да и нельзя иначе. Любовь — это такая штука, что в жизни по-настоящему бывает только один раз. Все, что потом, — уже не любовь, а только отрепья одни, ошметки. Не верь тому, кто проповедует вторую, третью и десятую любовь! Вот я старше тебя на десять лет, а каждый день вспоминаю свою жену. Конечно, в моем возрасте говорить о любви — глупость, а вот я таскаю с собой полотенце, которое взял из дома. Почему? Да потому, что на нем есть метка жены.

Колесниченко, зная характер Николая, не щадил его самолюбия и, увидев, что тот невольно притронулся к левому карману гимнастерки, ухмыльнулся про себя, но сделал вид, что ничего не заметил.

Солнце давно закатилось за горизонт, на землю спустились сумерки, а они все еще сидели, не замечая времени. Разговор их прервал старшина батареи. Он передал Николаю, что капитан Гусев приказал ему явиться к себе через пятнадцать минут в полном боевом.

— Иди, — тепло сказал Колесниченко. — А Нине надо написать. Чем скорее, тем лучше.

— Напишу, когда перейдем в наступление. Не могу пока, Дмитрий Петрович.

— Я верю тебе. Ну, до свидания. Побереги себя.

— И вы поберегитесь, Дмитрий Петрович. Распростившись с Колесниченко, Николай сбегал за оружием и пошел к командиру батареи. Гусев ужинал, сидя на снарядном ящике.

— Вы пойдете со мной на наблюдательный пункт. Захватите с собой буссоль. Да гранаты не забудьте взять.

— Есть!

С наступлением темноты капитан Гусев, Николай, Андрей и два телефониста пошли в окопы пехоты.

Ночь была темная, безлунная. На черном небе мерцали крупные звезды. Над передним краем изредка вспыхивали ракеты, раздавался сухой треск винтовочных выстрелов.

Шли молча. В темноте Николай видел спину командира батареи, который уверенно шел вперед, словно эти места ему знакомы с детства.

В седловине между двумя высотками их встретил незнакомый Николаю лейтенант, рота которого занимала оборону в этом районе. Обменявшись двумя-тремя фразами, командиры направились параллельно переднему краю, а потом круто повернули на восток. Скоро лейтенант распростился и пошел обратно. Николай понял, что наблюдательный пункт выносится за передний край обороны — в нейтральную зону.

Не доходя несколько десятков шагов до гребня сопки, капитан шепотом приказал двигаться по-пластунски. Густая жесткая трава была влажна от росы, и вскоре Николай промок до нитки.

Перевалив за вершину, капитан остановился и спросил:

— Все тут?

Николай оглянулся. Даже на фоне совершенно темного неба отчетливо вырисовывались очертания гребня сопки. Казалось, что отсюда видна даже полоса помятой травы там, где они проползли.

«Так вот почему он приказал ползти», — подумал Николай и с уважением посмотрел на капитана, который пополз еще дальше.

На склоне, косогора капитан дождался Николая и спросил:

— Где развернем наблюдательный пункт?

— Хорошо бы на этой высотке, — ответил Николай, чувствуя, что его экзаменуют.

— Не годится. Сразу засекут.

— Тогда на южном склоне. Правда, подступы с тыла будут затруднены, но…

— Правильно.

Продвинувшись вперед, начали окапываться. Первый слой земли сняли без особого труда, но затем стали попадаться камни, и чем глубже — тем их было больше. Копали лежа. Чтобы не обнаружить себя, старались не стучать.

Неожиданно со стороны японцев затрещали винтовочные выстрелы. В ответ заработали пулеметы и винтовки советских пехотинцев. Перестрелка, вспыхнув в в одном месте и постепенно нарастая, передвинулась вправо по фронту. До артиллеристов то и дело долетали визгливые пули и, срикошетив, проносились дальше. Капитан, работавший наравне со всеми, остановился и прислушался.