По замкнутому кругу - [90]

Я вернулся к старому каштану, вынул из ее сжатых пальцев блокнот. На первой странице был эпиграф, не знаю, кому он принадлежит: „ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ СТОЯ, ЧЕМ ЖИТЬ НА КОЛЕНЯХ“. На второй странице стихи, обращенные к народу Франции.

Голос Маргариты Арно будет услышан — я передал ее блокнот в редакцию „Юманите“.

Вот, кажется, и все. Письмо Маргариты Арно прошу направить по назначению.

Анри Гоше».

Увидев, что Каширин прочел и отложил письмо, Алешин сказал:

— Извините, товарищ полковник, интересный случай произошел с нами в Марселе. Нас пригласили на встречу с докерами. Хорошие парни, эти докеры, тепло нас приняли и просили рассказать о том, как живет рабочий класс Советского Союза. И вот, доложу я вам, такой вопросик задает один…

— Я прошу вас, Иван Григорьевич, опустить и этот интересный эпизод в Марселе, — перебил его Каширин. — Начинайте прямо с того, что случилось на кладбище Пер-Лашез у Стены коммунаров.

Полковник взял второе письмо, написанное округлым, мелким почерком на листке, вырванном из блокнота. Маргарита Арно писала:

Мои дорогие друзья!

Я была в России и пользовалась вашим гостеприимством. Не без основания у вас может сложиться впечатление, что за доверие я заплатила неблагодарностью, но это не так. Люди, представляющие собой силы реванша, использовали мою политическую близорукость и честную репутацию газеты, которую я представляла в России. Они хотели тайно передать на Запад донесение агента, скрытое под рисунком картины, купленной мною в Москве. К счастью, не знаю почему, но они были обмануты в своих ожиданиях. О покупке пейзажа подробнее вам сможет рассказать Алла Сухаревская, переводчица, работавшая со мной в России. Я видела, как этот человек, продавший картину, предъявлял паспорт, это обстоятельство, мне кажется, облегчает поимку агента и разоблачение политического преступления, невольным участником которого я стала.

Маргарита Арно (Вейзель).

Полковник дважды прочел это письмо и задумался. О каких «силах реванша» писала Арно? Ему было известно, что так называемый прелат Штаудэ один из активных деятелей «Про Руссия»[18]. Весь период войны Штаудэ был связан с гитлеровской «службой безопасности» СД через уполномоченного по делам церкви Бауэра. У Штаудэ, бывшего немецкого колониста Поволжья, была любопытная биография. В тридцать пятом году католический аббат выехал из Энгельса в Рим на съезд конгрегации восточных церквей и в Советский Союз не вернулся. Следы аббата Штаудэ теряются где-то на тайных тропах международной разведки. Перед войной Штаудэ вновь появляется на горизонте, он становится деятельным помощником иезуита Швейгеля в руководстве «Руссикумом» — Русского колледжа в Риме. Затем он перебирается в Берн, получает звание прелата и время от времени наезжает в Италию, читая в Русском колледже курс «Пропаганды шепотом».

Из задумчивости полковника вывел Алешин. Молча он положил перед Кашириным лист бумаги, исписанный, крупным, размашистым почерком. Иван Григорьевич скромничал: то, что он написал о своей встрече с французским рабочим, было интересно, а главное — точно во всех деталях.

Полковник едва успел оформить Алешину пропуск, как позвонил Лозовой и сообщил о том, что Леонозов находится в управлении,

Неожиданный вызов взволновал Леонозова. Засунув руку в карман, он ногтем проводил по зубцам лежащей в кармане расчески и, не поднимая головы, рассматривал кончики своих ботинок.

— Обживаетесь? — спросил полковник, указав на кресло впереди стола.

— Помаленьку обживаюсь… — тихо сказал он. — Трудно, товарищ полковник, и как-то непривычно спокойно. Словно всю эту жизнь там, на Западе, я был в пути… — Он поднял голову и посмотрел собеседнику прямо в глаза.

— Мы побеспокоили вас, Вячеслав Георгиевич, по важному делу, «Макс» — вот кто нас интересует. Прошу вас еще раз рассказать мне все, что вам известно об этом человеке.

— Мое знакомство с ним было кратким, — сказал Леонозов. — Мы встретились в Мюнхене на аэродроме незадолго до вылета. Говорить друг с другом мы не имели возможности, это было запрещено. Сначала нас сопровождал майор Стенли, американец; позже немец, бывший эсэсовец Якоб Рейнгольд, по кличке «Дядя». Только в самолете нам удалось немного поговорить. Узнав о том, что я из числа так называемых «перемещенных лиц», он презрительно бросил: «Дипист!» Сам он родился в Гамбурге, его мать русская балерина, эмигрантка, отец немец, шофер такси. Два года он специально готовился, совершенствовался по русскому языку. Кличка его «Макс». Это, пожалуй, все, что мне о нем известно.

Полковник разложил перед Леонозовым на столе несколько фотоснимков и спросил:

— Скажите, Вячеслав Георгиевич, нет ли среди этих фотографий «Макса»?

Бросив беглый взгляд на фотографии, Леонозов взял снимок «Жаркова», внимательно рассмотрел его и положил перед полковником.

— Вот это фотография «Макса».

— Вы не ошибаетесь? — спросил полковник.

— Нет, — уверенно сказал он. — Я хорошо запомнил его лицо.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА ЛЕСНОЙ УЛИЦЕ

В то мгновение, когда за Вильгельмом Праццихом захлопнулась дверь, Мерлингом овладело безотчетное чувство страха.

Это было новое, еще не изведанное им состояние — лоб покрылся потом, ноги подкашивались, холодок подкрадывался к сердцу и не хватало дыхания. «А что, если Вильгельм привел за собой „хвост“ и за мной уже наблюдают», — думал Мерлинг. От одной мысли у него перехватило дыхание. С трудом он поднялся, достал из серванта бутылку, налил в кофейную чашку и залпом выпил. Водка не согрела его. Тогда он вытащил из-под тахты электрический камин и, несмотря на теплый июльский день, включив его, протянул к теплу окоченевшие пальцы. Пыль, накопившаяся за лето на спирали, сгорая, вспыхивала искрами, распространяла тяжелый запах.